Эксперимента. Естественно, это самое трудное. У большинства здесь нет
настоящей идейной закалки, настоящей убежденности в неизбежности светлого
будущего. Что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра -
тоже, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах, и на нашей
улице наступит праздник...
языком новую козью ногу. - У меня четыре класса образования, если хотите
знать, и я тут уже Изе говорил, что сюда я, прямо скажем, попросту
удрал... Как вот ты... - Он указал козьей ногой на Фрица. - Только тебе из
плена дорога открылась, а мне, значит, из колхоза. Я, если войны не
считать, всю жизнь в деревне прожил и всю жизнь света не видел. А здесь
вот - увидел! Что они там со своим Экспериментом мудрят - прямо скажу,
братки, не моего это ума дело, да и не так уж интересно. Но я здесь -
свободный человек, и пока мою эту свободу не тронули, я тоже никого не
трону. А вот если тут которые найдутся, чтобы наше нынешнее положение
фермерское переменить, то тут я вам в точности обещаю: мы от вашего города
камня на камне не оставим. Мы вам, мать вашу так, не павианы. Мы вам, мать
вашу так, ошейники себе на горло положить не дадим!.. Вот такие вот
пироги, браток, - сказал он, обращаясь непосредственно к Фрицу.
речь дяди Юры несколько удивила, и он решил, что у Юрия Константиновича
жизнь, видимо, сложилась особенно тяжело, и если он говорит, что света он
не видел, значит, есть у него на то особые основания, о которых
расспрашивать его и тем более сейчас было бы бестактно. Поэтому он только
сказал:
так уж долго, работы - невпроворот, надо работать и верить в правоту...
Изя с насмешкой. - Эксперимент длится лет сто, не меньше. То есть он
длится наверняка гораздо больше, но просто за сто лет я ручаюсь.
направление на солнце, та сторона, где болота, поля, фермеры - это юг, а
противоположная сторона, в глубину города - север. Ты ведь дальше мусорных
свалок нигде и не был... А там еще город и город, там огромные кварталы,
целехонькие, дворцы... - Он хихикнул. - Дворцы и хижины. Сейчас там,
конечно, никого нет, потому что воды нет, но когда-то жили, и было это
"когда-то", я тебе скажу, довольно давно. Я там такие документы в пустых
домах обнаружил, что ой-ей-ей! Слыхал про такого монарха, Велиария
Второго? То-то! А он, между прочим, там царствовал. Только в те времена,
когда он там царствовал, здесь, - он постучал ногтем по столу, - здесь
были болота и вкалывали на этих болотах крепостные... или рабы. И было это
не меньше, чем сто лет назад...
заходили очень далеко - километров на сто - сто пятьдесят, а многие
уходили и не возвращались.
Поэтому я и говорю только о том, что сам разузнал. Верные сто лет. Понял,
друг мой Андрюша? Сто лет. За сто лет на любой эксперимент плюнуть можно.
ведь не плюнули же! - оживился он. - Раз набирают новых и новых людей,
значит, не бросили, не отчаялись! Просто очень трудная задача поставлена.
- Новая мысль пришла ему в голову, и он оживился еще больше. - И вообще:
откуда ты знаешь, какой у них масштаб времени? Может быть, наш год для них
- секунда?..
пытаюсь тебе объяснить, в каком мире ты живешь - вот и все.
порожнее переливать!.. Эй, малый! Как тебя... Отто! Брось девку, и тащи ты
нам... Нет, окосел он. Разобьет он мне бутыль, схожу сам...
кухню. Сельма бухнулась на свое место, снова задрала ноги выше головы и
капризно толкнула Андрея в плечо.
Эксперимент, эксперимент... Дай закурить!
в нем какой-то неприятный осадок - что-то было недоговорено, что-то было
не так понятно, не дали ему объяснить, не получилось единства... И Кэнси
вот сидит какой-то грустный, а с ним это бывает редко... Слишком много мы
о себе думаем, вот что! Эксперимент Экспериментом, а каждый норовит гнуть
какую-то свою линию, цепляется за свою позицию, а надо-то вместе, вместе
надо!..
рукой. Выпили по стакану, закусили, Изя выдал анекдот - грохнули. Дядя Юра
тоже выдал анекдот, чудовищно неприличный, но очень смешной. Даже Ван
смеялся, а Сельма просто скисла от хохота. "В крынку... - захлебывалась
она, утирая глаза ладонями. - В крынку не лезет!.." Андрей ахнул кулаком
по столу и затянул любимую мамину:
проорал на пару с Отто какую-то незнакомую, но отличную песню про дрожащие
кости старого дряхлого мира - великолепную боевую песню. Глядя, как Андрей
с воодушевлением пытается подтягивать, Изя Кацман хихикал и булькал,
потирая руки, и тут дядя Юра вдруг, уставясь своими ерническими светлыми
глазами на голые ляжки Сельмы, заревел медвежьим голосом:
обидой:
такая. Сама ты мне больно нужна...
кругом. Он смутно сознавал, что возится с патефоном и что сейчас уронит
его, и патефон действительно упал на пол, но нисколько не пострадал, а,
напротив, начал играть даже как будто бы громче. Потом он танцевал с
Сельмой, и бока у Сельмы оказались теплые и мягкие, а груди - неожиданно
крепкие и большие, что было чертовски приятным сюрпризом: обнаружить нечто
прекрасно оформленное под этими бесформенными складками колючей шерсти.
Они танцевали, и он держал ее за бока, а она взяла его ладонями за щеки и
сказала, что он - очень славный мальчик и очень ей нравится, и в
благодарность он сказал ей, что любит ее, и всегда любил, и теперь ее от
себя никуда не отпустит... Дядя Юра грохал кулаком по столу, провозглашал:
"Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать...", обнимал совершенно уже
сникшего Вана и крепко лобызал его троекратно по русскому обычаю. Потом
Андрей оказался посередине комнаты, а Сельма снова сидела за столом,
кидала в раскисшего Вана хлебными шариками и называла его Мао Цзе-дуном.
Это навело Андрея на идею спеть "Москва - Пекин", и он тут же исполнил эту
прекрасную песню с необычайным азартом и задором, и потом вдруг оказалось,
что они с Изей Кацманом стоят друг против друга и, страшно округлив глаза,
все более и более понижая голоса в зловещем шепоте, повторяют, выставив
указательные пальцы: "С-слушают нас!.. С-слуш-шают нас-с!.." Далее они с
Изей оказались каким-то образом втиснутыми в одно кресло, а перед ними на
столе, болтая ногами, сидел Кэнси, и Андрей горячо втолковывал ему, что
здесь он готов на любую работу, здесь - любая работа дает особое
удовлетворение, что он замечательно чувствует себя, работая мусорщиком...
мусоргщик!
якобы он, Андрей, на самом деле просто испытывает сладострастное унижение
от того, что он мусорщик ("...да, я мусорг...щик!"), что вот он такой
умный, начитанный, способный, годный на гораздо большее, тем не менее
терпеливо и с достоинством, не в пример другим-прочим, несет свой тяжкий
крест... Потом появилась Сельма и сразу его утешила. Она была мягкая и
ласковая, и делала все, что он хотел, и не перечила ему, и тут в его
ощущениях образовался сладостный опустошающий провал, а когда он вынырнул
из этого провала, губы у него были распухшие и сухие, Сельма уже спала на
его кровати, и он отеческим движением поправил на ней юбку, накинул на нее
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Корнев Павел
Пехов Алексей
Браун Дэн