мой теперь уже совершенно бесполезен, а проклятый Голован приоткрывает
дверцу и долго, бесконечно долго смотрит внутрь "стакана"...
возвращается. Щекн униженный. Щекн уничтоженный. Щекн, безоговорочно
признающий свою полную непригодность и готовый поэтому претерпеть в
дальнейшем любое с ним обращение. Он возвращается к моим ногам и
усаживается боком, уныло опустив голову. Мы молчим. Я избегаю глядеть на
него. Я гляжу на "стакан", чувствуя, как струйки пота на висках высыхают и
стягивают кожу, как уходит из мышц мучительная дрожь, сменяясь тоскливой
тягучей болью, и больше всего на свете мне хочется сейчас прошипеть:
"С-сскотина!.." и со всего размаха, с рыдающим выдохом залепить оплеуху по
этой унылой, дурацкой, упрямой, безмозглой лобастой башке. Но я говорю
только:
входом в межпространственный тоннель, через который и было выведено
население планеты. Предположительно, Странниками...
куда-то исчезли. Мне это скорее не нравится, но Щекн не обнаруживает
никаких признаков беспокойства.
склонен поговорить о постороннем. Склонность эта проявляется у него
нечасто.
Странники... Вы совсем ничего о них не знаете?
мощнее нас. Предполагаем, что они не гуманоиды. Предполагаем, что они
освоили всю нашу Галактику, причем очень давно. Еще мы предполагаем, что у
них нет дома - в нашем или в вашем понимании этого слова. Поэтому мы и
называем их Странниками...
например, предпочел, чтобы мы не встретились с ними никогда...
поглядывал по сторонам, а то, я смотрю, ты стал какой-то рассеянный.
объявляет вдруг:
наушниками, завязанными под взлохмаченной грязной бородой, в перчатках
веселой ярко-желтой расцветки, в огромных башмаках с матерчатым верхом.
Двигается он с огромным трудом, еле ноги волочит. До него метров тридцать,
но и на этом расстоянии отчетливо слышно, как он тяжело, с присвистом
дышит, а иногда постанывает от напряжения.
коляски. Убредает в разбитую витрину, надолго исчезает там и так же
медленно выбирается обратно, опираясь одной рукой о стену, а другой,
скрюченной, прижимает к груди по две, по три банки с яркими этикетками.
Каждый раз, подобравшись к своей коляске, он обессиленно опускается на
трехногий складной стульчик, некоторое время сидит неподвижно, отдыхая, а
затем принимается так же медлительно и осторожно перекладывать банки из
под скрюченной руки на тележку. Потом снова отдыхает, будто спит сидя, и
снова поднимается на трясущихся ногах и направляется к витрине - длинный,
черный, согнутый почти пополам.
ничего не видит и не слышит вокруг. По словам Щекна, он здесь совсем один,
вокруг никого больше нет, разве что очень далеко. У меня нет ни малейшего
желания вступать с ним в контакт, но, по-видимому, придется это сделать -
хотя бы для того, чтобы помочь ему с этими банками. Но я боюсь его
испугать. Я прошу Вандерхузе показать его Эспаде, пусть Эспада определит,
кто это такой - "колдун", "солдат" или "человек".
сгорбившись на трехногом стульчике. Голова его мелко трясется и клонится
все ниже на грудь. Видимо, он засыпает.
ним, Лев...
моем радужном балахоне...
валится боком на мостовую.
интересно.
него обширный инфаркт и полное истощение организма. Но не от голода.
Просто он очень, невообразимо дряхл. Я стою на коленях и смотрю в его
зеленовато-белое костистое лицо со щетинистыми серыми бровями, с
приоткрытым беззубым ртом и провалившимися щеками. Первый нормальный
человек в этом городе. И мертвый. И я ничего не могу сделать, потому что у
меня с собой только полевая аппаратура.
прислали медиков. Я не собираюсь здесь задерживаться. Это бессмысленно. Он
не заговорит. А если и заговорит, то не скоро. Перед тем, как уйти, я еще
с минуту стою над ним, смотрю на коляску, наполовину загруженную
консервными банками, на опрокинутый стульчик и думаю, что старик,
наверное, всюду таскал за собой этот стульчик и поминутно присаживался
отдохнуть...
конца маршрута остается еще часа два ходу, и я предлагаю Щекну отдохнуть и
поесть. В отдыхе Щекн не нуждается, но как всегда не упускает случая
лишний раз перекусить.
какого-то мифологического каменного чудовища с крыльями, и я вскрываю
продовольственные пакеты. Вокруг мутно светлеют стены мертвых домов, стоит
мертвая тишина, и приятно думать, что на десятках километров пройденного
маршрута уже нет мертвой пустоты, а работают люди.
любит поболтать.
действительно оживили?
я.
рассуждаешь неточно. Да, я не знаю, куда девается электрический ток, когда
его выключают. Но я также не знаю, откуда он берется, когда его включают.
А вот откуда взялся я - это мне известно и понятно.
родителей.
сам?
помнишь, каково тебе было в крови твоих родителей...
генетическая память...
не понимаю, куда я денусь, если сейчас умру. Ведь у меня нет детей...
доказать Щекну, что ТАМ ничего нет. Поэтому я молча сворачиваю
продовольственный пакет, укладываю его в заплечный мешок и усаживаюсь
поудобнее, вытянув ноги.
шерстку на щеках и снова заводит разговор.
Буджолд Лоис
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Акунин Борис
Орлов Алекс
Посняков Андрей