все равно ничего не придумать, у меня есть сосед, инженер, он так прямо и
говорит. Лучше, говорит, "Омеги" ничего не придумать...
домой, отец его в гараж заманил, - а отец у него боксер - и там его
исхлестал, ну, до потери сознания, врача потом вызывали...
бери все, что захочешь, но сглотай все, что берешь. А он уже завелся.
Берем, говорит, еще... А они уже ходят рядом и смотрят... Ну, думаю,
хватит, пора рвать когти...
на тысячу встречается, ты не думай, что я тебе комплименты говорю, я
комплиментов не люблю...
челкой до кончика носа и принялась стучать кулачками по стойке, крича:
"Бармен! Бармен! Пить!" Гомон опять немного стих, и я услышал, как позади
двое переговариваются трагическим полушепотом: "А где достал?" - "У Бубы.
Знаешь Бубу? Инженер..." - "И что, настоящий?" - "Жуть, сдохнуть можно!" -
"Там еще таблетки какие-то нужны..." - "Тихо, ты..." - "Да ладно, кто нас
слушает... Есть у тебя?" - "Буба дал один пакетик, он говорит, это в любой
аптеке навалом... Во, смотри..." Пауза. "Де... Девон... Что это такое?" -
"Лекарство какое-то, почем я знаю..." Я обернулся. Один был краснощекий, в
расстегнутой до пупа рубашке, с волосатой грудью. А другой был какой-то
изможденный, с пористым носом. Оба смотрели на меня.
пожалуйста.
глаза я заметил, что несколько лиц повернулись в нашу сторону и
выжидательно застыли.
совсем.
красивого мужчину с мощными мышцами.
пока не поздно. Ты "Носорог"?
прочее - это дрянь, ты мне уж поверь. Много на свете дряни, а это уж всем
дряням дрянь, понимаешь?
спиной. Спина у него была огромная, обтянутая полупрозрачной рубашкой и
вся в круглых буграх мускулов.
- Слушай, друг, позови бармена, я никак не докричусь.
сразу осоловела. - А заняться - это как повезет. Не повезет, так никуда не
пробьешься. Или деньги нужны, если к меценатам. Ты приезжий, наверное? У
нас эту горькую никто не пьет. Как там у вас, рассказал бы... Не пойду я
сегодня никуда, пойду в Салон. Настроение паршивое, ничего не помогает...
Мать говорит: заведи ребенка. А ведь тоже - скука, на что он мне сдался...
нее был какой-то наглый и обиженный одновременно. Я попытался ее
расшевелить, но она перестала обращать на меня внимание и вдруг снова
принялась орать: "Бармен! Пить! Ба-армен!" Я поискал глазами Вузи. Ее
нигде не было видно. Кафе стало пустеть. Все куда-то заспешили. Я тоже
слез с табурета и вышел. По улицам потоком шли люди. Все они шли в одном
направлении, и минут через пять меня вынесло на площадь. Площадь была
большая и плохо освещенная - широкое сумрачное пространство, окаймленное
световым кольцом фонарей и витрин. И она была полна людьми.
парни и девушки, переминались с ноги на ногу и чего-то ждали. Разговоров
почти не было слышно. То там, то здесь разгорались огоньки сигарет, озаряя
сжатые губы и втянутые щеки. Потом в наступившей тишине начали бить часы,
и над площадью ярко вспыхнули гигантские плафоны. Их было три: красный,
синий и зеленый, неправильной формы, в виде закругленных треугольников.
Толпа колыхнулась и замерла. Вокруг меня тихонько задвигались, гася
сигареты. Плафоны на мгновение погасли, а затем начали вспыхивать и
гаснуть поочередно: красный-синий-зеленый, красный-синий-зеленый...
Вокруг шевелились. Я поднялся на цыпочки. В центре площади люди стояли
неподвижно; было такое впечатление, словно они оцепенели и не падают
только потому, что сжаты толпой. Красный - синий - зеленый, красный -
синий - зеленый... Одеревеневшие запрокинутые лица, черные разинутые рты,
неподвижные вытаращенные глаза. Они там даже не мигали, под плафонами...
Стало совсем уже тихо, и я вздрогнул, когда пронзительный женский голос
неподалеку крикнул: "Дрожка!" И сейчас же десятки голосов откликнулись:
"Дрожка! Дрожка!" Люди на тротуарах по периметру площади начали размеренно
хлопать в ладоши в такт вспышкам плафонов и скандировать ровными голосами:
"Дрож-ка! Дрож-ка! Дрож-ка!" Кто-то уперся мне в спину острым локтем. На
меня навалились, толкая вперед, к центру площади, под плафоны. Я сделал
шаг, другой, а затем двинулся через толпу, расталкивая оцепеневших людей.
Двое подростков, застывших, как сосульки, вдруг бешено забились, судорожно
хватая друг друга, царапаясь и колотя изо всех сил, но их неподвижные лица
по-прежнему были запрокинуты к вспыхивающему небу... Красный - синий -
зеленый, красный - синий - зеленый. И так же неожиданно подростки вдруг
замерли. И тут, наконец, я понял, что все это необычайно весело. Мы все
хохотали. Стало просторно, загремела музыка. Я подхватил славную девочку,
и мы пустились в пляс, как раньше, как надо, как давным-давно, как всегда,
беззаботно, чтобы кружилась голова, чтобы все нами любовались, и я не
отпускал ее руки, и совсем ни о чем не надо было говорить, и она
согласилась, что шофер - очень странный человек. Терпеть не могу
алкоголиков, сказал Римайер, этот пористый нос - самый настоящий
алкоголик, а как же "Девон", сказал я, как же без "Девона", когда у нас
замечательный зоопарк, быки любят лежать в трясине, а из трясины все время
летит мошкара, Рим, сказал я, какие-то дураки сказали, что тебе пятьдесят
лет, вот еще вздор какой, больше двадцати пяти я тебе не дам, а это Вузи,
я ей про тебя рассказывал, так я же вам мешаю, сказал Римайер, нам никто
не может помешать, сказала Вузи, а это Сус, самый лучший рыбарь, он
схватил ляпник и попал скату прямо в глаз, и Хугер поскользнулся и упал в
воду, не хватает, чтобы ты потонул, сказал Хугер, гляди, у тебя уже плавки
растворились, какой вы смешной, сказал Лэн, это же есть такая игра в
гангстера и мальчика, помните, вы играли с Марией... Ах, как мне хорошо,
почему мне еще никогда в жизни не было так хорошо, так обидно, ведь могло
быть так хорошо каждый день, Вузи, сказал я, какие мы все молодцы, Вузи, у
людей никогда не было такой важной задачи, Вузи, и мы ее решили, была лишь
одна проблема, одна-единственная в мире, вернуть людям духовное
содержание, духовные заботы, нет, Сус, сказала Вузи, я тебя очень люблю,
Оскар, ты такой славный, но прости меня, пожалуйста, я хочу, чтобы это был
Иван, я обнял ее и догадался, что ее можно поцеловать, и я сказал, я люблю
тебя...
нас посыпались острые звонкие осколки, и сразу сделалось холодно и
неудобно. Это были пулеметные очереди. Загремели пулеметные очереди.
"Ложись, Вузи!" - заорал я, хотя еще ничего не сообразил, и бросил ее на
землю, и упал на нее, чтобы прикрыть от пуль, и тут меня стали бить по
лицу...
Некоторые стали приходить в себя и обалдело шевелили белками. Я полулежал
на груди твердого, как скамейка, человека, и прямо перед моими глазами
была его широко раскрытая пасть с блестящей слюной на подбородке... Синий
- зеленый, синий - зеленый, синий - зеленый... Чего-то не хватало.
Раздавались пронзительные вопли, ругань, кто-то бился и визжал в истерике.
Над площадью нарастал густой механический рев. Я с трудом поднял голову.
Плафоны были прямо надо мной, синий и зеленый равномерно вспыхивали, а
красный погас, и с него сыпался стеклянный мусор. Тра-та-та-та-та!.. - И
сейчас же лопнул и погас зеленый плафон. А в свете синего неторопливо
проплыли распахнутые крылья, с которых срывались красноватые молнии
выстрелов.
вокруг стояли, как столбы. Что-то гадко треснуло совсем недалеко от меня,
взвился султан желто-зеленого дыма, и пахнуло отвратительной вонью. Пок!
Пок! Еще два султана повисли над площадью. Толпа взвыла и заворочалась.
Желтый дым был едкий, как горчица, у меня потекли слезы и слюни, я
заплакал и закашлял, и вокруг меня все тоже заплакали, закашляли и хрипло
завопили: "Сволочи! Хулиганы! Бей интелей!.." Снова послышался нарастающий
рев мотора. Самолет возвращался. "Да ложитесь же, идиоты!" - закричал я.
Все вокруг меня повалились друг на друга. Трата-та-та-та-та!.. На этот раз
пулеметчик промахнулся, и очередь пришлась по дому напротив, зато газовые
бомбы снова легли точно в цель. Огни вокруг площади погасли, погас синий
плафон, и в кромешной тьме началась свалка.