ногами на диван, принялся яростно чесать у себя под мышками и корчить
ужасные гримасы. Нет спасения, крутилось у меня в голове. Нет им спасения,
повторял я, подпрыгивая и гримасничая. Нет и не будет нам спасения ныне и
присно, и во веки веков, аминь! Потом я запыхался, упал на диван спиной и
разбросал руки крестом.
и ранний, а все-таки вечер, и я не без грусти подумал, что всего несколько
лет назад я в такую вот пору еще садился за машинку и набарабанивал
две-три полноценные страницы, а теперь амба, товарищ Сорокин, теперь
ничего путного в такую пору вам уже не набарабанить, только настроение
себе испортите, и все дела...
успел осознать вспыхнувшую надежду, что это Рита, когда мужской голос тихо
произнес:
Мы тогда позвоним через два дня... Простите... До свидания...
вдруг вспомнил про коричневый конверт без обратного адреса. Куда я его
сунул? А! Я его в карман куртки сунул, да и забыл... Невнятное тоскливое
предчувствие, которое я ощутил давеча, обнаружив отсутствие обратного
адреса, снова овладело мною.
стал разглядывать штемпеля. Ничего особенного в штемпелях не оказалось.
Москва Г-69 - где это?.. Бумага очень плотная, на просвет не
проглядывается, но на ощупь в конверте ничего, кроме письма, нет. Я взял
ножницы и аккуратно, по самому краю, взрезал конверт. Внутри оказался
второй, тоже тщательно заклеенный, но уже вполне стандартный почтовый
конверт с картинкой. Адреса на нем не было, написано было только: "Феликсу
Александровичу Сорокину лично! Посторонним не вскрывать!".
нерешительности. Телефонный звонок... "Мы позвоним..." Катькин кадровик...
Перспектива нести этот конверт куда следует и давать какие-то объяснения,
в том числе и в письменном виде, навалилась на мою душу. А впрочем...
даже красивым почерком черными чернилами написано там было следующее. Без
обращения.
судьба так дорога и понятна нам, что с нашей стороны ни о какой угрозе
разоблачения не может быть и речи. Наоборот, мы готовы приложить все силы
к тому, чтобы погасить слухи, которые уже возникают относительно вас и
причин, по которым вы среди нас оказались. Если вы не можете покинуть нашу
планету (или наше время) по техническим причинам, то знайте: пусть наши
технические возможности невелики, но они в полном вашем распоряжении. Мы
будем звонить вам. Работайте спокойно".
Только имя, и больше ничего.
жилом массиве такое симпатичное заведение, расположенное точнехонько
напротив районного Дома пионеров. Внешний вид у этого заведения довольно
странный, более всего напоминает оно белофинский дот "Миллионный",
разбитый прямым попаданием тысячекилограммовой бомбы: глыбы скучного
серого бетона, торчащие вкривь и вкось, перемежаются клубками ржавой
железной арматуры, долженствующими, по замыслу архитектора, изображать
морские водоросли, на уровне же тротуара тянутся узкие амбразуры-окна. А
внутри это вполне приличное заведение, никаких изысков: холл с гардеробом,
за холлом - приветливый, хорошо освещенный круглый зал, там всегда можно
взять обычные холодные закуски, из горячего подают бефстроганов и
фирменное мясо в горшочке. Время от времени я хожу туда завтракать, когда
надоедают мне вареные яйца и фруктовый кефир.
стены под окном. Официант, в котором развязность странно сочеталась с
сонной угрюмостью, принес мне "пепси" и принял заказ на мясо в горшочке.
Кругом гомонили. Натощак.
пустовало. С одной стороны это было, конечно, прекрасно. Терпеть не могу
общаться с посторонними людьми. С другой же стороны, мне вдруг пришло в
голову, что такое бывало и раньше: в троллейбусах ли, в метро, в таких вот
забегаловках, где меня никто не знает, пустующее место рядом со мной
занимают в последнюю очередь, когда других свободных мест больше нет.
Где-то я читал, что есть такие люди, самый вид которых внушает окружающим
то ли робость, то ли отвращение, то ли вообще инстинктивное желание
держаться подальше. И подумав об этом, я тут же перескочил мыслями ко
вчерашнему письму. Вот и еще фактик, пусть косвенный, который
подтверждает, что не было то письмо дурацкой шуткой, что действительно
почуял во мне кто-то нечто чужое, наводящее на фантастические мысли. Но
все равно, главное, конечно, не в этих пустяках, а в моих "Современных
сказках".
горестей от нее гораздо больше, нежели радостей и удовольствий. Редакторы
рубили ее в капусту, лапшу из нее делали, вермишель, и если бы не Мирон
Михайлович, изуродовали бы ее на всю жизнь. А когда она все-таки вышла, на
нее двинулись рецензенты.
была неуклюжа, беспомощна, отягощена генетическими болезнями сороковых
годов, и рецензенты глядели на нее как на глиняного болвана для упражнений
в кавалерийской рубке. Я читал рецензии на "Современные сказки",
болезненно шипел, и перед глазами моими вставал, как на экране, бледный
красавец в черкеске и с тухлым взглядом отпетого дроздовца; как он,
докурив пахитоску до основания, двумя пальцами осторожно отлепляет
заслюненный окурок от губы, сощуривается на мою беззащитную книгу,
неторопливо обнажает шашку и легко разбегается на цыпочках, занося над
головою голубую сталь...
эти образцы признаны лучшими.) Они писали, что машины у меня заслоняют
людей. (Машин у меня вовсе никаких не было, разве что автобусы.) "Где
автор увидел таких героев?" - спрашивали они у кого-то. "Чему может
научить нашего читателя такая литература?" - вопрошали они друг друга. "И
фальшивой нотой в работе издательства прозвучал выпуск беспомощной книжки
Сорокина..."
информаторе", и я приземлился в больнице, и тут только начальственные
благодетели мои спохватились, что на глазах у них режут хорошего человека,
пусть даже и оступившегося по недосмотру, и взяли свои меры. Я не люблю
вспоминать этот эпизод.
книга существует. Я писал свои "сказки", представления не имея, что у меня
получаются "Марсианские хроники" навыворот: цикл смешных и грустных
историй о том, как осваивали нашу землю инопланетные пришельцы. Главное
там для меня было - попытаться взглянуть на нас, на нашу обыденную жизнь,
на наши страсти и надежды со стороны, глазами чужаков, не злобных
каких-нибудь чужаков, а просто равнодушных, инакомыслящих и
инакочувствующих. Получалось, по-моему, ей-богу, забавно, только вот
некоторые критики до сих пор считают меня ренегатом большой литературы, а
некоторые читатели, оказывается, - одним из героев этой книги...
"пепси" и принялся есть.
свободного стула, рослый горбун в свитере и потрепанных джинсах, с узким
бледным лицом, обрамленным вьющимися золотистыми волосами до плеч. Без
всякой приветливости я кивнул, и он тотчас уселся боком ко мне - видимо,
горб мешал ему. Усевшись, он положил перед собой тощую черную папку и
принялся тихонько барабанить по ней ногтями. Официант принес мне "пепси" и
выжидательно взглянул на горбуна. Тот пробормотал: "Мне то же самое, если
можно...". Я доел мясо, взялся за стакан и тут заметил, что горбун,
оказывается, пристально смотрит на меня, а на красных длинных губах его
блуждает улыбка, которую я бы назвал любезной, не будь она такой
нерешительной. Я уже знал, что он сейчас заговорит со мной, и он
заговорил.
словно стремясь заглянуть через головы. - Странно, только что вон там
сидел... Где же он?..
серого грязноватого свитера высовывались грязноватые манжеты сорочки, и
воротник сорочки был засален и грязен, и руки его с длинными пальцами были
давно не мыты, как и золотые волнистые волосы, как и бледное худое лицо с
белобрысой щетинкой на щеках и подбородке. И попахивало от него птичьим
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Флинт Эрик
Акунин Борис