Чтение 16–й страницы книги ~Жизнь~

Его ввели в столовую и подали завтрак, как барину, потому что его ре-
месло, постоянное общение со всей местной аристократией, знание ге-
ральдики, ее специальной терминологии и всех атрибутов сделали из него
нечто вроде живого гербовника, и дворяне пожимали ему Руку.

Немедленно были принесены карандаши и бумага, и, пока Батайль завтра-
кал, барон и Жюльен делали наброски своих гербов, разделенных на четыре
поля. Баронесса, всполошившись, как всегда, когда затрагивали эту тему,
подавала советы; и даже Жанна приняла участие в обсуждении, заинтересо-
вавшись им под влиянием какого-то безотчетного чувства.

Батайль закусывал и в то же время высказывал свое мнение, а иногда
брал карандаш, набрасывал эскиз, приводил примеры, описывал помещичьи
выезды всей округи и самым присутствием своим, речами, даже голосом со-
общал окружающему дух аристократизма.

Это был низенький человечек, седой, коротко остриженный, руки у него
были выпачканы красками, и весь он пропах скипидаром. Ходили слухи, что
в прошлом за ним числилось грязное дельце об оскорблении нравственности;
но единодушное уважение всех титулованных семейств смыло с него это пят-
но.

Когда он допил кофе, его провели в каретный сарай; с кареты был снят
клеенчатый чехол. Осмотрев ее, Батайль с апломбом высказался относи-
тельно размеров герба и после нового обмена мнениями приступил к делу.

Несмотря на холод, баронесса велела принести себе кресло, так как же-
лала наблюдать за работой; вскоре она потребовала грелку, потому что у
нее закоченели ноги; после этого они принялась мирно беседовать с живо-
писцем, расспрашивала его о брачных союзах, еще не известных ей, о не-
давних смертях и рождениях, пополняя этими сведениями родословные, кото-
рые хранила в памяти.

Жюльен сидел возле тещи, верхом на стуле. Он курил трубку, сплевывая
наземь, прислушивался к разговору и следил за тем, как расписывали крас-
ками его дворянство.

Вскоре и дядя Симон, отправлявшийся в огород с лопатой на плече, ос-
тановился посмотреть на работу живописца; а так как весть о прибытии Ба-
тайля достигла обеих ферм, то не замедлили явиться и обе фермерши. Стоя
возле баронессы, они восторгались и твердили:

- Вот ловкач-то, какие штуки разделывает!

Закончены были гербы на обеих дверцах только на другой день к один-
надцати часам. Тотчас же все оказались в сборе; карету выкатили во двор,
чтобы лучше было видно.

Работа была безупречна. Батайля хвалили хором, а он взвалил себе на
спину ящик и удалился. Барон, его жена, Жанна и Жюльен в один голос ре-
шили, что живописец весьма способный малый и при благоприятных обстоя-
тельствах из него, без сомнения, вышел бы настоящий художник.

В целях экономии Жюльен осуществил ряд реформ, а они, в свою очередь,
потребовали новых изменений.

Старик кучер был сделан садовником, так как виконт решил править сам,
а выездных лошадей продал, чтобы не тратиться на корм.

Но кому-то надо было держать лошадей, когда господа выйдут из экипа-
жа, и потому он произвел в выездные лакеи подпаска Мариуса.

Наконец, чтобы иметь лошадей, он ввел в арендный договор Куяров и
Мартенов особую статью, согласно которой оба фермера обязаны были давать
по лошади один раз в месяц в указанный им день, за что они освобождались
от поставки птицы. И вот однажды Куяры привели большую рыжую клячу, а
Мартены - белую лохматую лошаденку, обеих запрягли вместе, и Мариус,
утонувший в старой ливрее дяди Симона, подкатил с этим выездом к гос-
подскому крыльцу.

Жюльен почистился, приосанился и отчасти вернул себе прежнюю щеголе-
ватость; но все же длинная борода придавала ему вульгарный вид.

Он осмотрел лошадей, карету, мальчишку-лакея и счел их удовлетвори-
тельными, так как для него важен был только новый герб.

Баронесса вышла из своей спальни под руку с мужем, с трудом взобра-
лась в экипаж и уселась, опершись на подушки. Появилась и Жанна. Сперва
она посмеялась несуразной паре лошадей; по ее словам, белая была внучкой
рыжей; но затем она увидела Мариуса, у которого все лицо ушло под шляпу
с кокардой и только нос задерживал ее, руки исчезли в недрах рукавов,
ноги скрывались в фалдах ливреи, как в юбке, а снизу неожиданно выгляды-
вали огромные башмаки; она увидала, как он закидывает голову, чтобы
смотреть, как он поднимает ноги, чтобы ступать, словно идет вброд через
речку, как он тычется вслепую, исполняя приказания, весь утонув, поте-
рявшись в складках обширных одежд, - увидев все это, она залилась неу-
держимым, нескончаемым смехом.

Барон обернулся, оглядел растерянного мальчугана, сам расхохотался
вслед за Жанной и стал звать жену, с трудом выговаривая слова:

- По... ос... мо... три на Ма-ма-ма-риуса: вот потеха! Господи, вот
потеха-то!

Тут и баронесса выглянула в окно и, увидев Мариуса, так затряслась от
хохота, что вся карета запрыгала, словно на ухабах. Но Жюльен спросил,
побледнев:

- Да чего вы так смеетесь? Вы, кажется" сошли с ума!

Жанна изнемогала, задыхалась, не могла совладать с собой и, наконец,
опустилась на ступени подъезда; барон - вслед за нею, а доносившиеся из
кареты судорожное сопенье и непрерывное кудахтанье доказывали, что баро-
несса совсем захлебывается от смеха. Вдруг затрепыхалась и ливрея Мариу-
са. Он, по-видимому, сообразил, в чем тут дело, и тоже захохотал во всю
мочь под прикрытием своего цилиндра.

Тут рассвирепевший Жюльен бросился на него и влепил ему такую пощечи-
ну, что гигантская шляпа свалилась с головы мальчика и отлетела на лу-
жайку; после этого он повернулся к тестю и прохрипел, заикаясь от ярос-
ти:

- Казалось бы, вам-то уж смеяться нечего. Ведь докатились мы да это-
го, потому что вы растратили свое состояние и промотали свое добро. Кто
виноват, что вы разорены?

Все веселье замерло и прекратилось в один миг. Никто не проронил ни
слова. Жанна была близка к слезам, она бесшумно примостилась возле мате-
ри. Барон молча, растерянно сел напротив обеих женщин, а Жюльен располо-
жился на козлах, после того как втащил туда всхлипывающего мальчугана, у
которого вспухла щека.

Путь был печален и казался долгим. В карете молчали. Все трое были
подавлены и смущены и не хотели признаться друг другу в том, что трево-
жило их сердца. Они чувствовали? что не могли бы говорить о постороннем,
настолько они были поглощены одной мучительной мыслью, и потому предпо-
читали уныло молчать, лишь бы не касаться этой тягостной темы.

Лошади неровной рысцой везли карету, минуя дворы ферм. Иногда она
вспугивала черных кур, которые удирали во всю прыть и ныряли под изго-
родь, иногда за нею с яростным лаем гналась овчарка, а потом поворачива-
ла домой, но все еще оглядывалась, ощетинившись, и лаяла вслед экипажу.

Иногда навстречу попадался длинноногий парень в измазанных грязью де-
ревянных башмаках. Он лениво шагал, засунув руки в карманы синей блузы,
раздутой на спине ветром, сторонился, чтобы пропустить карету, и неуклю-
же стягивал картуз, обнажая голову с плоскими косицами слипшихся волос.

А в промежутках между фермами снова тянулась равнина с другими ферма-
ми, разбросанными вдали.

Наконец экипаж въехал в широкую еловую аллею, идущую от самой дороги.
На глубоких, наполненных грязью рытвинах карета накренялась, и маменька
вскрикивала. В конце аллеи виднелись белые запертые ворота; Мариус побе-
жал отворять их, и, обогнув по закругленной дороге огромную лужайку, ка-
рета подъехала к большому высокому и хмурому зданию с закрытыми ставня-
ми.

Неожиданно распахнулась средняя дверь, и старый, немощный слуга в по-
лосатой, красной с черным, фуфайке, наполовину закрытой широким фарту-
ком, мелкими шажками, бочком спустился с крыльца. Он спросил фамилию
гостей, провел их в большую залу и с трудом поднял всегда спущенные жа-
люзи.

Мебель была в чехлах, часы и канделябры обернуты белой кисеей, а
затхлый, застоявшийся, холодный и сырой воздух, казалось, пропитывал
грустью легкие, сердце и все поры.

Гости уселись и стали ждать. Шаги в коридоре, над головой, свиде-
тельствовали о непривычной суете. Застигнутые врасплох хозяева спешно
одевались. Ждать пришлось долго. Несколько раз слышался колокольчик.
Кто-то шнырял по лестнице вверх и вниз.

Баронесса продрогла от пронизывающего холода и все время чихала.
Жюльен шагал взад и вперед. Жанна уныло сидела возле матери. А барон
стоял, потупив голову и прислонясь к каминной доске.

Наконец одна из высоких дверей распахнулась, и показались виконт и
виконтесса де Бризвиль. Оба они были низенькие, сухонькие, вертлявые,
неопределенного возраста, церемонные и неловкие. Жена, в шелковом с раз-
водами платье и маленьком старушечьем чепчике с бантами, говорила быст-
ро, визгливым голосом.

Муж, затянутый в парадный сюртук, отвешивал поклоны, сгибая колени. И
нос его, и глаза, и выступающие зубы, и словно навощенные волосы, и
праздничный наряд - все блестело, как блестят предметы, которые очень
берегут.

После первых приветствий и добрососедских любезностей никто не знал,
что сказать дальше. Тогда еще раз без всякой надобности обе стороны вы-
разили удовольствие и надежду на продолжение столь приятного знакомства.
Истая находка такие встречи, когда круглый год живешь в деревне.

А от ледяного воздуха в этой зале стыли кости, хрипли голоса. Теперь
баронесса и чихала и кашляла. Барон поспешил подать сигнал к отъезду.
Бризвили запротестовали: "Что вы? Так скоро? Посидите еще". Но Жанна уже
встала, хотя Жюльен, находивший визит слишком коротким, делал ей знаки.

Хозяева хотели позвонить слуге и приказать, чтобы подали карету, но