таракана-то не обманет.
бы глаза.
туманом, мощно вздымался снаружи в свете летней луны. Большие
валы, чьи ровные гребни разделялись расстоянием самое малое в
двести футов, казалось, скользили вдоль лунной дорожки, почти
не возмущая ее подъемами и падениями, и это при том, что они
поднимались футов на двадцать-тридцать. Пилот гидроплана мог бы
подумать, что океан спокоен, и приводниться себе на беду.
влажный воздух взбодрил чету буревестников, часто вылетающих
ночью. Незримые в темноте, они неслись быстро. Зримыми они
становились, пересекая лунную дорожку, тогда было видно, как
они скользят над валами, поднимаясь и опускаясь вместе с ними,
как будто плывя по воде, хотя на деле они оставались в воздухе,
поддерживая себя редкими ударами жестких крыльев, ложась то на
левое крыло, то на правое, и на лету горланя. Они кричали: "Сам
виноват!" и "Это враки!".
фоне, будто поставленный на попа кусок сыра, клином вырезанный
из головки. Хоть и светила луна, звезды казались колючими, до
такой чистоты был промыт воздух. Даже гагарки и чистики и те
различались на вершине Роколла в виде зубчатой бахромы по его
окоему, - чистики стояли, вытянувшись, как часовые, а гагарки
лежали на брюшках, будто высиживали яйца.
нежелательных соседях.
трех отверстий в отвесной стене утеса - стояло настежь. Густой
свет его ламп изливался на зачарованную волну золотистым
сиропом, споря с лунной дорожкой, безмолвной и одинокой среди
одичалых вод, - ибо до ближайшей суши отсюда было двести
пятьдесят миль.
отыскала бы в крутизне окошко и въехала внутрь, чтобы
обнаружить внутри ученого старца, сидевшего в большом
раскладном кресле с подушками. Чем ближе подбиралась бы камера
к окну, тем громче становилась бы музыка, ибо вместе со светом
ламп в ночь лилась и она. Фонограф был включен на половинную
громкость. И мы бы увидели, как кружит на нем долгоиграющая
пластинка, - фуговая математика Баха.
спускал глаз с двери. Мягкий свет керосиновых ламп поблескивал
на иссеченной трещинками слоновой кости его черепа.
МакТурк.
тех, от которых волосы начинают шевелиться на голове. Прежде
всего, он вступил в комнату медлительно и безмолвно. Кролик,
зачарованный горностаем, замирает и принимается верещать,
Доктор же, хоть и против собственной воли, но двигался - и
молчал. Перемещался он медленно, ставя одну ступню перед
другой, поочередно вытягивая перед собою каждую ногу, словно
купальщик, пробующий воду, - ноги волочились, не отрываясь от
пола, как будто доктор к чему-то подкрадывался, сам того не
желая. Дверь отворилась с такой же медлительностью, с какой
двигался доктор. Человек, входивший в комнату, смахивал на
существо, вынужденное передвигаться на цыпочках из-за близости
чего-то очень опасного, чего лучше бы ему не тревожить, - на
обомлевшую жабу или лягушку, которую тянет к себе немигающий
взгляд зеленой мамбы.
движениями, оба неотрывно смотрели друг другу в глаза, и пока
доктор приближался, старик поднялся из кресла.
докатившаяся по песку до положенного ей предела, утратила силу
и ее потянуло назад, - Доктор, передвигаясь вперед спиной,
вышел из будуара, преследуемый обладателем страшного черепа.
Они шли попрежнему медленно, мелкими шажками, на неизменном
расстоянии один от другого, уставясь друг другу в глаза.
Доктор, заведя за спину руку, нашел дверную ручку так легко,
словно видел ее. На аксминстерском ковре оба поворотили налево
и шаг за шагом стали сходить по лестнице, нога одного мягко
спускалась ступенькой ниже, одновременно с ней выдвигалась
вперед нога другого.
сундук уперся сзади ей в ноги чуть ниже колен. Доктор поднял
руку над головой и обхватил рога, которых ни разу еще не
касался.
бескровным баховским фугам, они вступили в лабораторию.
было ему неведомо, нажал, и в ответ послышался тонкий вой
включенной машины. Пустая, выложенная плиткой стена перед ним
замерцала.
Мак-Турк вытянул руки над головой и прыгнул, буквально прыгнул
навстречу пронзительному, тонкому пению вибратора.
странное дело, ни разу и не обмолвились о пропаже, словно
могли, не упоминая события, помешать ему воплотиться в
реальность.
результатом дождя, а не его предвестием. Снова установились
знойные дни, подобные тому, в какой дети приплыли на яхте к
острову.
приходилось учиться, дети валялись на прокаленной вершине
островка. Они лениво следили за тем, как деловитая Шутька раз
за разом получает по носу, ссорясь с глупышами. Они
разговаривали о родителях, о столь далекой от них сельской
Англии в разливе ее зелени, о своих пони, пасущихся на траве
домашнего парка, - о чем угодно, кроме Доктора.
даже о собственных проблемах.
лежал и смотрел на горизонт. Море под ними отливало
неправдоподобной синевой, словно на рекламном проспекте
путешествия во Флориду. Несколько раз мимо них то в одну
сторону, то в другую со свистом пропархивал тупик, так близко,
что они могли разглядеть малиновое кольцо вокруг глаза,
охваченное стального отлива треугольником. Забавные птицы эти
тупики, подумал Никки, важных клоунов вот кого они напоминают!
Наверное, из-за глазных треугольников, у клоунов точно такие
же. Потому люди и дают им прозвища, вроде "Забулдыга" или
"Томми-простачок". Это скорее из-за глаз, чем из-за радужного
клюва.
"Римский Папа".
не сжимал?
коротконогий, нос бутылкой и размалеван, как в цирке.