Чтение 16–й страницы книги ~Большой пожар~

паники, вас будут эвакуировать. Туда и газовки, дымососы поехали, лестницы,
силы большие. А. Вы знаете, свербит в душе. Сейчас падать начнем. Д. Это
понятно, машины уже прибыли, очень много. А. И выйти некуда, темно... 17-й
этаж, вы представляете, и все завалено дымом. Ничего не видно... Значит,
помогут? Д. Обязательно, уже сейчас.

А-ПО А. Пожарная охрана? Д. Да, слушаю вас. А. Понимаете, какая штука.
Я из дому ушел и забыл газ выключить. А я далеко и решил на всякий случай...
Д. Позвоните соседям, пусть проследят. А. Я с ними не разговариваю, такая
гадюка... 18.45. Д. Позвоните и помиритесь.

А-ПО А. Слушай, пожарная, спите там? Это из Дворца говорят! Д. Слушаю
вас. А. Кого вы прислали к нам, совсем неграмотных! Давайте нам лестницу. Д.
К вам поехали все лестницы, уже выручают. А. Они к другому окну! Д. К вам
тоже подадут, товарищ. Л. Когда я сгорю? А, с вами...

А-ПО А. Алло, алло, алло! 18.48. Д. Слушаю вас. А. Подавайте машины со
двора, во двор. Ваши машины въехали там с внешней стороны, надо во двор.
Потому что люди стоят на высотке и просят, чтобы их спасли. Д. У вас уже
работают машины. А. Вы не поняли, внутрь, внутрь! Д. Хорошо, у вас будут
сейчас машины внутри.

А-ПО А. Девушка, я сейчас с 10-го прыгать буду! Д. Пожалуйста, не
прыгайте, потерпите, прошу вас. А. Девушка, как хоть вас зовут? Д. Мария. А.
Увидимся ли, дева Мария?

А-ПО А. Девушка, это Ольга Воронова из музея, Ольга Воронова. Д. Слушаю
вас. 18.50. Л. Нине Ивановне скажите, я Ольга Воронова... я сейчас на 10-м,
в выставочном зале... Нестеров Саша в киностудии, Нестеров Саша,
запомните... я сейчас туда бегу... Нестеров Саша, запомните, Нине Ивановне
передайте, Нестеров Саша в киностудии, если можно, лестницу туда...
Передайте Нине Ива...

На этом телефонная связь с Дворцом искусств была прервана.

ВТОРОЙ РТП НЕСТЕРОВ -- МЛАДШИЙ

Мне сказочно повезло: вот уже третий день я валяюсь на диване, на самом
законном основании бездельничаю и скулю при каждом неосторожном движении. Я
понимаю, что это очень смешно, и не злюсь на Деда и Бублика, которые
радостно хохочут. Ничего не поделаешь, вволю отсыпаться, бездельничать и
читать книги -- это удовольствие, а бесплатных удовольствий не бывает.

-- Они, нынешние, как балерины, -- поясняет Дед Бублику, -- им бы не
пожары тушить, а ванны в Кисловодске принимать. Форточку открыл -- у него
насморк, ноги промочил -- ангина, голос начальник повысил -- давление.

Дед имеет полное право смотреть на "нынешних" свысока: за свои почти
шестьдесят он ни разу не брал больничный, а когда лет пятнадцать назад его в
порядке поощрения послали в Кисловодск, через неделю сбежал оттуда,
поскольку "никогда не видел стольких бездельников в одном месте".

-- Послушался бы Деда, мог сегодня с Бубликом в хоккей играть, --
упрекает он. -- Вот как Нефертити от поясницы лечится: парная и через газету
резиновый клей на эту... на самую... Как рукой снимает.

-- Кожу? -- спрашиваю я.

-- Остряк, -- неодобрительно ворчит Дед. -- В наше время... А, что с
тобой говорить...

Радикулит -- наша профессиональная хворь: пожар тушишь -- жарко, тебя
поливают, а выходишь на мороз -- боевка льдом покрывается, рукой не двинешь,
дватри человека тебя раздевают. Как раз зимой позапрошлого года я и
прихватил радикулит, когда подвал тушил. Испробовал все способы и убедился,
что радикулит, как и насморк, лечить бесполезно, он возникает и уходит сам
собой. Поэтому я посылаю к чертям приятелей с их абсолютно надежными
средствами, а особенно приставучих надоедал (это словечко в наш лексикон
ввел Коровьев из "Мастера и Маргариты") прошу достать мне медвежьей слюны.
Нужно только догнать медведя, трахнуть его ногой по заду, а когда
оскорбленный зверь в бешенстве обернется, аккуратно собрать с его морды
слюну.

-- Дедушка, ты говорил, что в твое время... -- хитроумно напоминает
Бублик.

-- Обязательно расскажу, -- Дед сует внуку портфель,-- по дороге в
школу.

И подмигивает своему приятелю: старого воробья на мякине не проведешь!

Пора приступать к делу, мне вечером от Ольги достанется, если не
выполню домашнего задания: сегодня я обязан добросовестно подготовить первую
часть своих "мемуаров", как насмешничает Дед. Ольга поручила ему за этим
проследить, а Дед, который в Ольге души не чает и расцветает от ее похвал,
со страшной силой на нас жмет, чтобы мы не халтурили.

Сама Ольга взяла отпуск, копается в архивах, потрошит очевидцев,
разъезжает по частям и выжимает участников тушения до капли; наконец-то,
радуется она, ей пригодилась стенография, которой когда-то обучилась. Пока
что главная удача -- домашний архив Нины Ивановны.

Я силой заставляю себя возвратиться назад. Шесть лет -- нешуточный
срок, многие картины, которые, казалось, ничто не вытравит из памяти, уже
стерлись, одна налезает на другую; имена, фамилии, этажи, случаи -- как все
происходило в дыму, так и осталось -- в дымке; может память сердца и верней
"рассудка памяти печальной", но Ольге-то нужны факты, подробности, их одной
только памятью сердца не восстановишь...

Прошлое затягивает, как омут. Большой Пожар был самым впечатляющим, но
не единственным серьезным событием в моеи жизни; как нельзя решить
алгебраическую задачу, забыв основы арифметики, так мне не разобраться в
Большом Пожаре -- не в тушении его, а чисто по-человечески -- не покопавшись
в самом себе, в своей жизни.

Говорят, хирурги не могут делать операции своим близким -- просят
коллег.

Мы, пожарные, такой роскоши позволить себе не можем. Мы обязаны спасать
всех -- знакомых и незнакомых, друзей и недоброжелателей, всех, кого в
состоянии спасти.

Впрочем, хирург, если нет рядом коллеги, сделает то же самое.

Наверное, дело не в этом, я просто нащупываю мысль, способ ее
выражения. Может быть, ее следует выразить так: Большой Пожар ассоциируется
у меня с ужасом, когда я узнал, что на десятом этаже погибают, или, быть
может, уже погибли два самык близких мне человека. Наверное, и это не совсем
точно, Дед тоже не вылезал из огня и дыма... Тогда -- три? Вы скажете: а
ужас при виде других, не самых близких, совсем незнакомых людей, находящихся
в смертельной оспасности? Это будет справедливо, но справедливо и другое:
все мы только люди, и у пожарного, даже с его профессионально высоким
чувством долга, человеческие чувства не укладываются в параграфы, точно так
же, как у любого другого.

Полковник Савицкий, которого я еще застал, не раз внушал нам, молодым
офицерам: "На пожаре вы должны отрешиться от всего земного. Ваше дело --
спасать и тушить, об остальном будете думать потом, после пожара".

Савицкий был мудр и справедлив, я много слышал о нем от Деда еще
ребенком и привык верить, что все, исходившее из уст полковника, -- истина в
последней инстанции. Верил -- до Большого Пожара, когда вдруг осознал, что
от всего земного, то есть глубоко личного, никак отрешиться не могу.
Наверное, чтобы спасти тех, двоих, на служебное преступление я бы не пошел
(скажи я слово -- и пятидесятиметровку передислоцировали бы с левого крыла
на правое), но в рамках своих обязанностей я имел право на риск! Мы все в
тот вечер не знали, выберемся ли живыми, одни рисковали больше, другие
меньше, и я наделил себя полным правом поставить на карту -- все.

Из рассказа Николая Лаврова на меня большое впечатление произвел вопрос
Кожухова-старшего: кого спасать -- академика или вахтера. Далеко не простой
вопрос, да и ответом на него я не был удовлетворен. Ну, освободишь место в
шлюпке для обоих, сам погибнешь, а справятся ли они со шлюпкой? Нет, на этот
заковыристый вопрос ответ куда сложнее, если он вообще существует -- с точки
зрения человеческой этики. Другое дело Полярный Закон: "Спасай товарища,
если даже сам можешь при этом погибнуть. Помни, что жизнь его всегда дороже
твоей" -- вот с этим ни поспоришь, тут все ясно.

А произвел впечатление тот вопрос потому, что передо мной возникла
точно такая же дилемма: кого в первую очередь спасать, эту пару или другую?
И я без всяких размышлений и колебаний сделал выбор, хотя никогда не забуду
двух других лиц, умирать буду -- не забуду... Но о выборе своем тоже никогда
не пожалею.

Вот и попробуй отрешись от всего земного...

В нашу жизнь Ольга не вошла, а ворвалась, когда мы еще учились в
восьмом классе.

Вдруг появилась новенькая -- коротко остриженная, вызывающе гордая и
дерзкая девчонка, которая, не тратя ни одной перемены на изучение
обстановки, с ходу начала всеми командовать и за какую-то неделю прибрала
класс к рукам -- и мальчишек и девчонок. Точно определив лидеров -- Диму,
Славу и меня, новенькая, буквально загипнотизировав класс, чрезвычайно
быстро, так, что мы не успели опомниться, сбросила нас с пьедестала. Ее
насмешки были остроумнее наших, суждения свободнее и оригинальнее, познания
неожиданно широкие -- она уже прочитала такие книги, о которых мы и не
слыхивали, к тому же она превосходно плавала и бегала стометровку,
разгромила лучших школьных шахматистов и была не то что красива -- красота
пришла к ней потом, но, как говорилось, "смотрелась": стройная и гибкая,
движения порывистые, но в то же время пластичные, как у пантеры; и серые
глаза, большие и смелые глаза человека, привыкшего быть первым.

Весь класс затаив дыхание следил за нашим соперничеством -- мы ведь не
собирались сдаваться, строили всякие планы, даже отлупить ее хотели, но, к
всеобщему разочарованию, острого конфликта не состоялось: Ольга, как она это
и в будущем часто делала, вдруг круто изменила фронт, взяла инициативу на
себя и предложила нам дружбу -- вчетвером.

Несколько лет мы были неразлучны: ради нас, поступивших в Ленинградское
пожарно-техническое училище, она тоже поехала учиться в Ленинград. Кажется,