поклон, и Ее Императорское Величество изволили говорить нам такими
словами...- Голос графа снизился до самого интимного, сокровенного тона, но
в комнату вошла Вера Дмитриевна, и он, любовно поправив на Саше кружева,
грустно замолк.
равнодушен к судьбе Анастасии и ее матери и всех Лопухиных? Все принимает на
веру! И эта гусыня Вера Дмитриевна туда же... "Арестовали, значит, виновны!"
И ведь не злая женщина, а верит всякой сплетне. Как можно в наше время не
дать себе труда рассуждать?"
виновна", - он говорил сам испуганному и смущенному Алексею. Вера Дмитриевна
меж тем с легким стоном опять принялась за письмо.
молодого человека, - сказал граф неожиданно. - Не женское это дело,
рекомендовать человека в гвардию. Вы ведь в гвардию хотите? - обратился он к
Саше.
Василию Лядащеву. Он сейчас на весьма важной и секретной работе, - граф
подмигнул Саше, - а если он вам поможет, то, клянусь здоровьем своим, это
будет самое достойное из всех его дел на оной службе.
тощий кошелек и получив рекомендательное письмо.
нему прощаться. - У тебя все эти дни было такое неспокойное, таинственное
лицо. Как сказал поэт: "Уже рвется душа и жаждет странствий, уж торопятся
ноги в путь веселый"*.
Алешкиным паспортом и свой прихватил.
За побег, сам знаешь, по уставу смертная казнь!
можно". Мой побег и не заметит никто. Может, со мной поедешь?
Петербург в карете с гербами.
надо", а я по дороге в Петербург наведаюсь в село Перовское. Может, он к
маменьке побежал? Я бы на его месте так и сделал.
то июльское лето старый лесной тракт, по которому пробиралась карета,
представлял из себя совершеннейшую трясину. Карета была большая,
четырехместная, сделанная с учетом всех требований удобства и моды, но
глядя, как переваливается она с боку на бок, скрипит колесами, дрожит,
преодолевая выбоины и ухабы, можно было только пожалеть сидящих в ней. От
мокрых лошадиных спин валил пар. Кучер давно перестал щелкать кнутом и
понукать лошадей, а сидел, втянув голову в плечи, и только молился, чтобы
карета не завязла в грязи и не перевернулась.
молитве. Лошади встали. Каждая их попытка вытащить карету на ровное место
приводила к тому, что она подавалась вперед, готовая вот-вот преодолеть
бугор, но в последний момент откатывалась на дно ямы, угрожающе кренясь
набок.
раздалось из кареты.
надо положить, а то их так и засасывает. Я сейчас, мигом, --крикнул кучер,
прыгая в жидкую грязь.
очень скоро вернулся назад без хвороста и сильно испуганный.
сможем помочь. Набирай хворосту, Григорий. Мочи нет!
кареты и ловко выпрыгнул на обочину дороги, поросшую цикорием и желтой
льнянкой.
кучер и с готовностью побежал вперед, показывая дорогу.
еловые ветви не пропускали дождя, и оттого, что она лежала на сухом, видимо,
заранее выбранном месте и была аккуратно прикрыта плащом, можно было
предположить, что она просто спит. Безмятежную картину портила босая,
синюшного цвета нога, торчащая из оборок юбки. Другая нога была обута в
щегольский туфель с красным каблуком. Эти разные ноги вызывали в памяти
мертвецкую.
вращал кистью руки, безуспешно пытаясь подыскать нужное слово.
попыталась встать, но застонала и села, с ужасом глядя на мужчин. Это была
молодая девушка, смертельно утомленная, а, может быть, и больная.
был низкий, простуженный.
сиятельством. По-русски он говорил не чисто, с трудом подбирая слова, но
именно это, казалось, успокоило девушку.
с богомолья иду.
заковыляла к карете.
сидящей в карете даме. -- Мы ее подвезем.
опустилась на сиденье и замерла, прислушиваясь к возне, производимой снаружи
кучером. Григорий ругался, подсовывал хворост под колеса, кряхтел, понукал
лошадей. Наконец карета вылезла из ямы и опять пошла качаться по колдобинам
и выбоинам, как шхуна на большой волне.
пригладила волосы, закрыла голову капюшоном плаща, поправила складки юбки.
Если бы неожиданные попутчики могли угадать мысли юной богомолки, они
показались бы им более чем странными.
пожалуй, не похожи. Не заметили ли они шпагу? А может быть, встреча и к
лучшему? Отвезут на постоялый двор. Там решат, что я с ними, и внимания на
меня не обратят. В тепле хоть посплю, а там видно будет... "
разыскиваемый друзьями Алексей Корсак.
ногу и, на первых порах не чувствуя боли, помчался на Старую площадь. То,
что Белов не пришел к месту встречи, укрепило самые худшие его подозрения.
Он и мысли не допускал, что надо бы попытаться найти Александра или
обратиться за помощью к Никите. В каждой подворотне ему мерещилась засада.
Кроме того, как ни бредовы и бессмысленны были обвинения -- участие в
заговоре, Алексей почувствовал себя изгоем, чем-то вроде прокаженного.
Инстинктивная боязнь навлечь подозрение на друзей была столь сильна, что он
даже обрадовался отсутствию Александра.
выбрался из Москвы. Его довезли до большого села на реке Истре, накормили,
дали хлеба на дорогу, а дальше, держа путь на северо-запад, он побрел сам.
дурноту. Борясь со сном и придерживая ерзающий на голове мокрый парик,