исключено повторение фашизма. - Национальный вопрос сейчас - один из
наиболее важных. Как, на Ваш взгляд, можно совместить контакт с мировой
культурой и самосознание нации в современных условиях? - Я отвечу только на
часть Вашего вопроса. Из двух пунктов будет состоять мой ответ. Первое то,
что я называю воссоединением с "общеевропейским домом". Надо, конечно,
децентрализовать сами нити этого возможного воссоединения. То есть чтобы не
все связи проходили через Москву. Чтобы была возможность локальных, как
говорят сейчас экономисты, прямых связей. Это выпустит пар - накоплено много
нелепых национальных взаимных претензий.
сторонах этого вопроса) являются слепком, отражением социальных проблем. Я
имею в виду проблемы социальной автономии или неавтономии самобытных
общественных единений. Например, в Москве, насколько я знаю, живет
шестьдесят тысяч армян. Я не представляю, как это может быть, чтобы жило
шестьдесят тысяч армян и не было бы армянской общины, не селились бы вместе
одноязычные люди. Но армянской общины нет потому, что в Москве вообще нет
национальных общин. Мы не привыкли к тому, что могут быть подобные
самобытные общности. Но это обретает национальную форму, это ненормально.
Если есть такое количество людей, конечно же, они должны иметь свою газету,
клубы, школы. Община должна быть. Естественно, что это не сила, которая
противопоставляется кому-нибудь. Напротив, противопоставление возникает
тогда, когда существующие реалии загоняются в подполье. Вот тогда возникает
взрывоопасная ситуация. Тогда еще больше наполняется бочка с порохом, к
которой стоит только спичку поднести.
известно, еще 100 - 200 лет назад сознание было предметом занятий
исключительно гуманитарных дисциплин, и прежде всего философии. Сегодня
ситуация иная. Многие естественные науки - физиология, нейропсихология,
психоэндокринология, кибернетика и даже физика - также занимаются изучением
сознания и находят в нем некоторые закономерности и регулярности. При этом
ученые опираются, естественно, на определенные фундаментальные представления
о природе сознания. В какой степени эти представления пересекаются с
философским пониманием сознания? Не занимается ли естественнонаучный подход
препарированием "трупа сознания", ибо в силу своего объективно-предметного
характера он изучает только "мертвое"? - Традиционный, "внутренний" путь
естественнонаучного изучения сознания идет от исследования мозга и его
структур. Эти исследования все более утончаются, и сегодня существуют
электронные средства и методы анализа, о которых прежде и не мечтали. Но,
может быть, более эффективны другие, "внешние" пути анализа сознания с
помощью моделей. Специалисты по информатике, когитологии и когнитивной
психологии пытаются моделировать или имитировать некоторые функции мышления,
используя для этого современный научный инструментарий (микропроцессоры
высокого быстродействия, компьютерные томографы, сверхчувствительные
датчики, новое поколение математических программ и т.д.). Создаются сложные
нежесткие модели, по поведению которых, в особенности, если оно неожиданно и
не предсказывалось при построении самой модели, пытаются узнать что-то
новое. Для исследователей наиболее интересны те параметры модели, которые
будут индуцироваться при испытании на компьютере при количестве связей
внутри нее и скоростях их соединения намного больших, чем существуют в
человеческом мозге при совершении актов сознания, управляемых волей.
и внешнего моделирования, за границами которого даже в предсказуемом
будущем, - которое, кстати, предсказать довольно трудно, потому что
технологический прогресс происходит очень бурно, - мы не можем дать ответы
на вопросы, традиционные для философии сознания. В этих вопросах, как мне
кажется, содержатся как бы в "упакованном" виде все другие возможные
вопросы, которые можно поставить относительно сознания, та или иная картина
относительно предельных возможностей самого человеческого существа как
такового. Эти вопросы и картины есть своего рода "сгущенная мысль" или, -
если воспользоваться терминологией Вернадского, - живое вещество сознания,
которое мы не можем локализовать под черепной коробкой конкретной
человеческой особи. По обыденной привычке мы, как правило, вписываем акты
сознания в границы анатомического очертания человека. Но, возможно,
существенным, каким-то первичным образом сознание размещено вне индивида и
представляет собой какое-то пространственно-подобное или полевое
образование. И поэтому метафоры и символы древности (в том числе
мифологические, религиозные) содержат в себе, при условии их расшифровки,
больше информации о свойствах сознания, чем любая привязка наблюдаемого
поведения к изменениям характеристик мозга. И в целом я считаю, что
пересечение гуманитарных и естественнонаучных исследований сознания носит
серьезный, не внешний характер, напоминающий перекличку двух соседей. Но
связь здесь пролегает в другом, более существенном измерении, а именно в
измерении места сознания в космических процессах, во Вселенной. - Вы имеете
в виду дискуссии вокруг антропного принципа, обсуждаемого в науке уже свыше
десяти лет? - Несомненно. Кстати, этот принцип давно сформулирован в
философии. Самая четкая формулировка его принадлежит Декарту, который
подчеркивал наличие в сознании особых непосредственно данных знаний о целом,
к которым мы могли бы прийти, лишь проделав бесконечно большое количество
познавательных шагов. А они каким-то образом даны непосредственно. Но этого
не было бы, если бы мир не был устроен определенным образом, т.е., если бы
мир был устроен по-другому, акт локальной данности целого был бы невозможен.
содержит в себе неизменную тайну. Дело в том, что мы не можем отделить от
себя и сделать объектом позитивного исследования то, что осуществляется
одновременно и неразрывно вместе с актом выбора, решения или разрешения
какой-то ситуации. Причем слова "выбор" или "решение" необязательно
связывать с сознательным волеуправляемым действием. Чаще всего мы выбираем,
не занимаясь просчетом каких-то возможностей, не совершая волеуправляемый
акт выбора. Здесь само слово "выбор" несколько нас сбивает, но это общая при
исследовании сознания трудность, поскольку из-за того, что сознание есть
нечто вещное и в то же время невещное, возникает фундаментальная
двойственность терминологии. Слова человеческого языка всегда предметны -
они предполагают референты. И о сознании мы можем говорить только на
каком-то языке, где каждое слово соответствует какому-то объекту или
предмету. И поэтому в одном смысле мы можем говорить "выбор", имея в виду
разрешение сознательным актом каких-то ситуаций в системах или в
органических целостностях. А в другом смысле мы говорим "выбор", имея в виду
процессы, в которых человек в принципе не может уловить точку, где что-то
возникает. Он всегда имеет дело с уже возникшим.
характеризующие также и сознание, не улавливаются в терминах выбора как
сознательно-волевого акта, но являются выборами в том смысле, что
кристаллизуют после себя тот или иной мир. Рассмотрим их ближе к
естественному подходу в следующем смысле. Физика, исследуя обратимые
процессы, исходит, как известно, из идеи необратимости. Ведь время, знание и
память в физике предположены. Они не введены ею в рамки корпуса физических
наук на основе собственного исследования. Значит, уже для исследования
обратимых процессов приходится использовать необратимые.
сознательных процессов в само содержание наблюдения. Ведь используя время,
мы тем самым предполагаем сознание уже изначально данным в исследовании. И в
этом смысле мы не можем судить о том, какой Вселенная была в "чистом виде",
до сознания.
философию сознания с современной физикой, биологией, космологией и т.д., чем
с традиционными подходами изучения сознания, скажем, с физиологией мозга,
его моделированием и т.д. Но важно, что покажут такого рода исследования.
Возможно, что из них мы сможем потом узнать, как вообще организовано поле
информации, в котором имеют место какие-то пульсации процессов, от которых
сознание неотмыслимо. Мы тут должны, очевидно, вводить новые дерзкие
абстракции и представления. - Типа, например, гипотезы американского
психолога Т.Лири о космогалактическом коде, задающем "поле сознания", или
голографической Вселенной английского физика Д.Бома? - Здесь как раз
допустимы и даже нужны самые безумные фантазии, при условии четкого
понимания того, что мы обсуждаем. А обсуждается все та же роковая проблема
необратимости, возникновения необратимых миров, внутри которых мы помещены,
и уже не можем рассуждать о том, какова Вселенная сама по себе. - То есть в
несколько другом выражении, это вопрос о границе между законом и свободой? -
Как я говорил, понятия времени, памяти, знания физикой предположены как
готовая посылка. Физика существует в определенным образом установленной
дофизической Вселенной. Здесь мы имеем дело с тайной, которая всегда
остается тайной. Чем глубже в нее проникаешь, тем дальше она отступает. И
это сознание тайны очень важно. Может быть, оно и является той тайной, что
мы хотим постичь. И оно фундаментальным образом содержит в себе феномен
свободы. Мы вообще бы не могли иметь дело с миром, который полностью
исчерпывался бы своими причинно-следственными связями. Если бы мир был
таковым, то, с учетом того, что для "игры" такого мира мы имеем
бесконечность, его информативность давным-давно исчерпалась бы. И нас сейчас
просто не было бы. Но этому противоречит антропный принцип: мы существуем.
Если я получил в результате исследования такой мир, который явно исключает
меня самого, значит, исследование было неправильно. - Как известно,
естественные науки и - шире - все науки, устроенные по образцу естественных
наук (прежде всего, физики), изучают объективные закономерности. Однако
сущностью феномена сознания является свобода. А свободу нельзя определить
внешним по отношению к ней образом, ибо это означало бы подвести свободу под
какой-то закон, какую-то регулярность и начинать определять то, что в
принципе неопределимо. Именно в этом смысле грамотные философы говорили и
говорят, что свобода имеет причиной саму себя и не имеет причины вне себя.
Что - с учетом этого фундаментального и никем не опровергнутого положения -
философ может сказать о принципиальной границе исследования сознания
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Лукин Евгений
Херберт Фрэнк