в нее, словно какой-нибудь толстый меланхолик-режиссер, просматривающий свой
последний фильм.
настоящим праздником. Вначале орех внушал ему подозрения, и он приближался к
нему бочком, готовый обратиться в бегство при первой же попытке ореха
напасть на него. Тронув орех лапой, Пу с удовольствием убедился, что он
может катиться. Полчаса енот гонял орех взад-вперед; иной раз, увлекшись, он
закатывал его так далеко, что цепочка не позволяла ему достать орех, и он
издавал громкие, прерывистые крики, пока Джеки или я не возвращали ему
игрушку. По совету Джеки я проделал в скорлупе ореха отверстие. После этого
орех из временного увлечения превратился в самую любимую игрушку. Теперь Пу
часами сидел на месте, зажав орех между задними ногами, и, шаря внутри
лапой, время от времени доставал оттуда маленькие кусочки скорлупы. В первый
раз он так увлекся, что лапа застряла, и чтобы вызволить его из беды,
пришлось расширить отверстие. Пу целыми днями не расставался с орехом, то
гоняя его, как футбольный мяч, то надевая на лапу, а устав, ложился спать с
ним в обнимку.
непритязательным именем Фокси[35]. Это был маленький, изящный
серый лисенок с тонкими лапами, огромным хвостом и быстрыми карими глазами.
Когда его поймали, он был еще совсем маленьким, а нам его принесли в трех-
или четырехмесячном возрасте. Размером он был с жесткошерстного терьера и,
по-видимому, полностью отказался от всех лисьих повадок. Я даже думаю, что в
глубине души Фокси считал себя не лисой, а собакой, и он действительно
усвоил многие собачьи манеры. Мы надели на него ошейник с цепочкой, конец
которой был привязан к кольцу. Кольцо могло свободно передвигаться по
проволоке, протянутой между двумя столбами. Это обеспечивало лисенку простор
для передвижения, и в то же время цепь была достаточно коротка, чтобы он не
запутался в ней. Ночью Фокси спал в большой, застланной травой клетке.
Каждое утро, когда мы выходили во двор, он приветствовал нас громким и
протяжным радостным воем. Как только мы открывали клетку, он начинал
неистово вилять своим большим хвостом и приподнимал верхнюю губу, обнажая в
восхитительной восторженной улыбке свои маленькие детские зубы. Его восторг
достигал предела в тот момент, когда его вытаскивали из клетки, и в эту
минуту приходилось быть начеку: радость встречи настолько захватывала его,
что он совершенно забывался и мог обмочить нас.
Фокси были две страсти -- цыплята и сигаретные окурки. Цыплята или за их
отсутствием любые другие птицы производили на лисенка завораживающее
впечатление. Иногда одна или две курицы из курятника Паулы появлялись в
расположении зверинца и подходили к тому месту, где был привязан Фокси.
Лисенок приникал к земле, положив морду на передние лапы и навострив уши,
его хвост при этом чуть заметно дрожал. Куры медленно приближались,
поклевывая рассыпанные зерна и громко кудахтая; чем ближе они подходили, тем
ярче разгорались глаза у лисенка. Куры двигались очень медленно, и терпение
у Фокси иссякало. Он бросался на кур задолго до того, как они оказывались в
пределах досягаемости; с возбужденным тявканьем метался он на цепи, а куры с
истерическим кудахтаньем разбегались: Фокси приседал и, сияя улыбкой,
оглядывался на нас, взбивая пыль ударами хвоста.
набрасывался на него и пожирал с выражением глубочайшего отвращения. После
этого он с полчаса мучительно кашлял, пил без конца воду, после чего был
готов схватить следующий окурок. Но однажды Фокси получил урок на всю жизнь.
По рассеянности я оставил неподалеку от его клетки почти полную пачку
сигарет, и прежде чем я спохватился, Фокси успел изрядно наглотаться их. Что
было дальше -- страшно сказать. Его непрерывно рвало до тех пор, пока из
него не вышли последние кусочки табака и бумаги вместе с остатками утреннего
завтрака. Фокси был так измучен, что лежал пластом, и даже ухом не повел,
когда мимо него прошел цыпленок. К вечеру он немного отдышался и съел два
фунта мяса и пару сырых яиц, но когда я протянул ему сигарету, он отскочил и
возмущенно фыркнул. С тех пор Фокси ни в каком виде не употреблял табака.
километров на двадцать пять до поселка Вао. Меня привлекало не только
звучное название поселка, но и рассказы о том, что в его окрестностях
водятся ягуары. Я хотел попросить местных охотников поставить там несколько
капканов. Кроме того, в Вао было крупное скотоводческое хозяйство и его
население составляло по меньшей мере пятьдесят человек -- весьма
значительная по масштабам Чако цифра. Я рассчитывал найти там уже
прирученных животных и, если возможно, купить их.
опоздаем, нас не будут ждать. С большим трудом мы добудились Рафаэля и
вытащили его из постели, а затем, спотыкаясь, побрели к железнодорожной
линии. Лягушки и жабы продолжали в придорожных канавах свой ночной концерт,
темная, словно вымершая, деревня была окутана поднявшимся с реки туманом.
Добравшись до стоявшей на рельсах autovia, мы сели на жесткие скамейки и
задремали в ожидании водителя.
пяти мы не выедем, так как ему забыли передать почту для Вао и он послал за
ней. Раздраженные и раздосадованные, мы сидели молча, слушая пение
деревенских петухов. Через некоторое время из тумана вынырнул мальчуган,
тащивший мешок с почтой.
утробным звуком, которому мог бы позавидовать любой петух, и колеса дробно
застучали по извилистой колее, унося нас в туман.
совсем исчез, сохраняясь небольшими пухлыми шапками над водоемами и речками,
мимо которых мы проезжали. Небо перед нами приобретало серо-стальной цвет,
неровные очертания леса вырисовывались на этом фоне с микроскопической
четкостью. Постепенно серый цвет перешел в пурпурно-красный, тот в свою
очередь быстро сменился бледно-розовым, а затем синим -- солнце поднялось
над краем леса. При его первых же косых лучах вся местность ожила и
приобрела объемность. Лес казался уже не плоским темным силуэтом, а густым
переплетением ветвей, вьющихся растений, кустарников. Глянцевито блестели
влажные от росы листья. Стайки кукушек гуира стряхивали с перьев воду, а
некоторые уже сидели, распустив крылья, и наслаждались первым теплом
наступившего дня. Мы проехали мимо небольшого озера, берега которого кишели
представителями мира пернатых. Группами прохаживались ибисы, энергично
опуская в грязь свои изогнутые клювы; высокий черный аист, раскрыв клюв,
сосредоточенно рассматривал в воде собственное изображение; две ясаны
купались, обдавая себя сверкающей водяной пылью, с нижней стороны крылья у
них были желтые, цвета лютика. Маленькая серая лиса, возвращаясь ночной
охоты, выскочила на линию и бежала перед нами около пятидесяти ярдов, прежде
чем догадалась свернуть в сторону и скрыться в кустах. Вскоре мы увидели
небольшую лужайку, на которой нашим глазам открылось необыкновенное зрелище.
Площадь лужайки не превышала и двух акров, она была окружена высокими
пальмами, и на ней усердно трудились большие пауки. Туловище паука, покрытое
розовыми и белыми пятнами, было величиной с обыкновенный орех и сидело на
длинных тонких ногах, покрывавших площадь размером с блюдце. Пауки плели
свои сети из толстых, эластичных, отливавших позолотой нитей. Все кусты и
пучки травы на лужайке были затянуты их паутиной, причем каждое гнездо было
величиной с автомобильное колесо. В центре гнезда сидел паук, продольные и
поперечные нити были унизаны каплями росы, словно золотая парча
бриллиантами. Все это сверкало на солнце и было удивительно красиво.
поле, на котором там и сям проблескивала вода. В траве вдоль полотна
кормились стаи черноголовых коньюров. Эти маленькие клинохвостые попугайчики
имели ярко-зеленое оперение и угольно-черные шейки и головки. Когда мы
проезжали мимо, они поднимались в воздух и кружили над нами с пронзительными
криками. Линия заканчивалась на небольшой грязной площадке. Мы оказались в
типичном для Чако поселке с длинным и низким белым зданием, в котором жил
управляющий фермой, и скоплением полуразвалившихся хижин из пальмовых
стволов, в которых ютились рабочие. Когда мы с грохотом и скрежетом
остановились, показался Фернандес, управляющий фермой; через море грязи он
зашагал к нам навстречу. Это был высокий, сильный человек с приятным,
монгольского типа лицом и очень красивыми зубами. Он отличался изысканными
манерами и приветствовал нас, словно царственных особ. Пригласив нас в дом,
он велел своей маленькой смуглой жене угостить нас мате с молоком. Пока мы
потягивали этот густой, сладкий до тошноты напиток, я разложил на столе
книги и рисунки и с помощью Рафаэля, выступавшего в качестве переводчика,
завел с Фернандесом разговор о представителях местной фауны. Фернандес узнал
по рисункам всех тех животных, которые меня особенно интересовали, и обещал
сделать все что возможно для их поимки. Он рассказал, что ягуары и оцелоты
действительно водятся в этом районе, всего лишь неделю назад ягуар задрал
нескольких коров, но оба этих хищника чрезвычайно осторожны и поймать их
нелегко. Фернандес обещал поставить ловушки в подходящих местах и в случае
удачи немедленно известить меня. Когда я начал спрашивать его о более мелких
животных -- лягушках, жабах, змеях и ящерицах, он улыбнулся обезоруживающей
улыбкой и посоветовал пройти на окраину поселка, где производилась расчистка
леса; там, сказал он, можно найти сколько угодно мелких bichos. Пока мы
поспешно глотали мате, Фернандес позвал двух индейцев, и вместе с ними мы
отправились ловить мелюзгу.
в высокой траве, из которой тучами поднимались москиты, прошли большой загон
для забоя скота площадью около семидесяти квадратных футов, обнесенный
изгородью из пальмовых стволов. На ней, нахохлившись, в угрожающих позах
сидели черные грифы, терпеливо ожидая очередного забоя. Они настолько
Орловский Гай Юлий
Дальский Алекс
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Якубенко Николай