такой... меня тут знают, а вы... сержант, а ну...
сейчас, даже и на такой должности не выдавить из себя раба? Как легко можно
было бы весь этот бред оборвать -- отшвырнуть сталинскую вонючку (так и
подумал -- "сталинскую вонючку"), сесть в мощный автомобиль и уехать, но
этот сержант дурацкий со своим дурацким шлангом; конечно же, чего мне-то
бояться, ну потеряю полчаса на объяснение в соседнем отделении милиции,
звонок Щелокову и -- все в обмороке, но в то же время, конечно же, совсем
ненужный получится, дурацкий, нелепый скандал, и не исключено, что дойдет до
верхнего этажа, к этим маразматикам сейчас прислушиваются, кое-кто даже
считает их опорой общества (печальна судьба общества с такой опорой), ну,
словом... Как же от него избавиться, еще секунда -- и он вцепится в пиджак,
забьется в припадке, и тогда уж вся улица сбежится, припадочных у нас
любят...
вываливаются из черной драной маечки с заграничной надписью GRAND PRIX.
сейчас бабка прибежит! Тебя уж час по дворам ищут!
сыпались и ломались длинные макаронины.
служебных обязанностей не выполняет! На помощь, товарищи!
запихивала в майку вылезающие груди, подхватывала слетающие с ног шлепанцы
-- видимо, выскочила из дома в чем была, -- но умудрялась притом подмигивать
Марлену Михайловичу, да еще как-то причмокивать косым хмельным ртом.
увести, правда, все время оборачивался и высказывался, все более угрожающе и
все менее разборчиво по мере удаления.
в бачок, там еле-еле что-то полоскалось на донышке. Приятный и
познавательный контакт с уличной жизнью обернулся тягостным идиотизмом.
Кузенкова больше всего злило промелькнувшее, казалось бы, забытое уже
чувство страха. Да неужели же до сих пор оно живет во мне? Пакость!
Чертыхнулся, полез в собственный багажник, вытащил оттуда какую-то трубку,
засунул один конец в бак, другой в рот, потянул в себя и захлебнулся в
бензине, зато возникла устойчивая струйка, и очень быстро сержант приобрел
для своею кургузого "москвичонка" нужное количество.
Марлен Михайлович.
что перед ним за птица. Во всяком случае, в благодарностях не рассыпался.
дядю Колю. Тот торопился на поле идейной битвы, тяжелый его пиджачище
запарусил, рубашка расстегнулась, виден был тестообразный живот. Авоську
старик, видимо, оставил дома, но вместо нес у него в руке была какая-то
красная книжечка размером в партбилет, которую он то и дело поднимал над
головой, будто сигналил. Марлену Михайловичу оставалось сделать несколько
движений для того, чтобы отчалить и прекратить бессмысленную историю:
первую скорость и левую мигалку. Если бы он сделал все чуть быстрее, чем
обычно, то как раз бы и успел, но ему показалось, что всякое ускорение будет
напоминать бегство, и потому он даже замедлил свои движения, что позволило
дяде Коле добежать, влезть всей харей в окно и протянуть книжицу.
вывел мокрое лицо старика за пределы машины. -- Не смей больше трогать
людей, грязный стукач.
зеркальце мелькнуло хмурое лицо сержанта. Машина мощно вынесла Марлена
Михайловича на середину улицы, но тут загорелся впереди красный свет. Стоя у
светофора, Кузенков еще видел в зеркале в полусотне метров сзади и старика,
и сержанта. Дядя Коля размахивал красной книжкой, тыкал рукой вслед ушедшей
машине, апеллировал к милиции. Сержант, с бачком в одной руке, другой взял
старика за плечо, тряхнул и показал подбородком на свою машину -- ну-ка,
мол, садись. Тут старик упал на мостовую. Последнее, что видел Кузенков, --
дергающиеся ноги в голубых тренировочных шароварах. Зажегся зеленый.
руки. На левой ладони, казалось ему, еще осталась липкая влага старика.
Подумав, стал раздеваться: необходим душ. Раздеваясь, он рассматривал себя в
зеркало. Седоватый, загорелый, полный сил мужчина. "Не пристало так
отпускать тормоза, Марлен, -- сказал он себе. -- Не дело, не дело. Вели себя
не в соответствии со своим положением, да что там положение, не в
соответствии со своим долгом, с ответственностью перед, нечего пугаться
слов, перед историей. Вели себя, -- вдруг пронзила его тревожная мысль, --
вели себя, как диссидент. Вели себя, как диссидент, и чувствовали, как
диссидент, нет, это совершенно непозволительно".
вдруг рушится перед ним выстроенный скудным умом логический мир; сержант,
черная "Волга", прищуренный глаз, как символы мощи и власти, которую он
стерег, как нес, всю свою жизнь, вдруг оборачиваются против него, какая
катастрофа. Нет, нет, отшвыривание, низвержение этих стариков, а имя им
легион, было бы трагической ошибкой для государства, зачеркиванием целого
периода истории. Негосударственно, неисторично.
решил обозначить его своей жене, когда придет время пошушукаться, --
"любопытный эпизод"). Думал об этом и за письменным столом, во время чтения
крымских газет. Нужно было подготовить небольшой обзор текущих событий на
Острове для одного из членов Политбюро. Такие обзоры были коньком Марлена
Михайловича, он относился к ним с большой ответственностью и увлечением, но
сейчас проклятый "любопытный эпизод" мешал сосредоточиться, он мечтал, чтобы
вечер скорее прошел, чтобы они наконец остались вдвоем с женой, чтобы можно
было поделиться с ней своими ощущениями.
пришли в голову мысли об Андрее Лучникове, о всем комплексе проблем,
связанных с ним, но тут по ассоциативному ряду Марлен Михайлович добрался до
режиссера Виталия Гангута, московского друга курируемой персоны, и подумал,
что вот Гангут-то был бы нормален в дурацкой склоке на Пушкинской улице. Он
подставлял на свое место Гангута, и получалось нормально, естественно. Он
возвращал себя на свое место, и получалось все неестественно, то есть, по
определению Николая Гавриловича, безобразно.
старший сын от первого брака, Дмитрий. Этот двадцатипятилетний парень был,
что называется, "отрезанный ломоть", солист полуподпольной джаз-рок-группы
"С2Н5ОН". Дмитрий носил фамилию матери и требовал, чтобы его называли всегда
концертным именем -- Дим Шебеко. Он считал политику "дрисней", но, конечно
же, был полнейшим диссидентом, если подразумевать под этим словом
инакомыслие. Марлену Михайловичу иногда казалось, что Дим Шебеко стыдится
родства с такой шишкой, как он, и утаивает это от своих "френдов". Впрочем,
и у Марлена Михайловича было мало оснований гордиться таким сыночком перед
товарищами по "этажу". Их отношения всю жизнь были изломанными, окрашенными
не утихающей с годами яростью брошенной жены, то есть матери Дима Шебеко. В
последнее время, правда, музыкант весьма как-то огрубел, отделил себя от
обожаемой мамы, шлялся по столице с великолепной наплевательской улыбкой на
наглой красивой физиономии, а с отцом установил естественные, то есть
потребительские, отношения: то деньжат попросит, то бутылку хорошей
"негородской" водки из пайка. В этот раз он интересовался, когда приедет
крымский кореш Андрей, ибо тот обещал ему в следующий приезд привезти
последние пластинки Джона Кламмера и Китса Джеррета, а также группу "Секс
пистолс", которая, по мнению Дима Шебеко, малоперспективна, как и вся
культура "панк", но тем не менее нуждается в изучении.
эпизоду", подумал о том, что на месте того длинноволосого мог бы свободно
оказаться и Дим Шебеко. Впрочем, у Дима Шебеко такая рожа, что даже
бдительный дядя Коля побоялся бы подступиться. "Давить таких надо, дад, --
сказал бы Дим Шебеко. -- Я на твоем месте задавил бы старую жабу".
тупо ждать, когда закончится проклятая "Гвоздика". Телевизионные страсти
отполыхали только в начале двенадцатого. Он слышал, как Вера Павловна
провожала в спальню детей, и ждал желанного мига встречи с женой. У них уже
приближался серебряный юбилей, но чувства отнюдь не остыли. Напротив, едва
ли не каждый вечер, несмотря на усталость, Марлен Михайлович сладостно
предвкушал встречу с мягким, нежнейшим телом вечно благоухающей Веры
Павловны.
после встречи.
и мирный, понятный в каждом квадратном сантиметре кожи -- мир его жены,
пригожие холмы и долины. Так бы и жил в нем, так бы и не выходил никогда в
смутные пространства внешней политики.
эпизод, -- еле слышно прошептал он, и она, поняв, что речь идет о важном, не
повторила своего вопроса о звонке, а приготовилась слушать.
обстоятельный разбор кузенковских ощущений, цепляющихся за внешнюю
пустяковость событий, был закончен. -- Вот что я думаю, Марлен. А, -- она
загнула мизинец левой руки. и ему, как всегда, показалось, что это не
мизинец левой руки, но вот именно весьма серьезный А, за которым последует
Б, В, Г... родные, конкретные и умные. -- А: тебе не нужно было влезать в
Максимов Альберт
Контровский Владимир
Херберт Фрэнк
Ильин Андрей
Панов Вадим
Прозоров Александр