Чтение 16–й страницы книги ~На куличках~

"Но ведь, Господи, не такой уж я был пропащий, - думал ночью Андрей
Иваныч, - не такой уж... Как же это я?"

И опять: Шмит, Шмит, Шмит... "Убить. Она не шутила тогда, глаза были
темные, не шутили".

И вот как-то вдруг, ни-с-того, ни-с-сего Андрей Иваныч решил: нынче.
Должно быть, потому, что было солнце, надоедно-веселая капель, улыбчи-
вая, голубая вода. В такой день - ничего не страшно: очень просто, как
кошелек, сунул Андрей Иваныч револьвер в карман, - очень просто, будто в
гости пришел, дернул Шмитовский звонок.

Загремел засов, калитку отпер Непротошнов. Шмит стоял посреди двора,
без пальто, почему-то с револьвером в руках.

- А-а, по-ру-чик Половец, муз-зыкант! Д-давненько...

Шмит не двинулся, как стоял, так и стоял, тяжкий, высокий.

"Непротошнов... При нем - нельзя", - юркнула мысль, и Андрей Иваныч
повернулся к Непротошнову:

- Барыня дома?

Непротошнов заметался, забился под Шмитовым взглядом: нужно было обя-
зательно ответить по-французски, а слова, конечно, сразу все забылись.

- Жуб... жубелье, - пробормотал Непротошнов.

Шмит засмеялся, зазвенел железом. Крикнул:

- Пошел, скажи барыне, к ним вот, пришли, да-с, гости незваные...

Андрея Иваныча удержал взглядом на месте:

- Что глядите? Револьвер не нравится? Не бойтесь! Пока только галчен-
ка вот этого хочу пришибить, чтоб под окном не кричал...

Только теперь увидал Андрей Иваныч: под тачкой присел, прижухнул гал-
ченок. Крылья до земли опущены, летать не умеет, не может, еще малец.

Щелкнул выстрел. Галченок надсаженно, хрипло закаркал, крыло окраси-
лось красным, запрыгал под сарай. Шмит перекосоурил рот, должно быть -
улыбка. Прицелился снова: ему нужно было убить, нужно.

Быстрыми, большими шагами Андрей Иваныч подбежал к сараю, стал лицом
к Шмиту, к галченку - спиной:

- Я... я не позволю больше стрелять. Как не стыдно! Это издева-
тельство!

Шмитовы железно-серые глаза сузились в лезвее:

- Поручик Половец. Если вы сию же секунду не сойдете с дороги, я буду
стрелять в вас. Мне все равно.

У Андрея Иваныча радостно-тоскливо заколотилось сердце. "Маруся, пос-
мотри же, посмотри! Ведь я это не за галченка..." С места не двинулся.

Мигнул огонек, выстрел. Андрей Иваныч нагнулся. Изумленно себя пощу-
пал: цел.

Шмит злобно, по-волчьи, ощерил зубы, нижняя челюсть у него тряслась.

- С-свол... Ну, уж теперь - попаду-у!

Опять поднялся револьвер. Андрей Иваныч зажмурился:

"Бежать? Нет, ради Бога, еще секундочку - и все..."

Почему-то совсем и из ума вон, что в кармане у него тоже револьвер, и
пришел-то ведь затем, чтобы... Смирно стоял и ждал.

Секунда, две, десять: выстрела нет. Открыл глаза. Нижняя челюсть у
Шмита так прыгала, что он бросил револьвер на земь и нажимал, изо всех
сил держал подбородок обеими руками. У Андрея Иваныча все пошло внутри,
сдвинулось.

- Мне вас жалко. Я хотел, но не стану...

Он вынул из кармана свой револьвер, показал Шмиту. Быстро пошел к ка-
литке.

23. Хорошо и прочно.

Еще затемно, еще только февральская заря занималась, кто-то стучал к
Андрей Иванычу в дверь. Хотел Андрей Иваныч "кто там" сказать, да так и
не сказал, увяз опять во сне. Пришла Маруся и говорила: "А знаете, те-
перь я уж больше не...". А что "не" - не досказывает. Но Андрей Иваныч и
так почти знает. Почти уж поймал это "не", почти уж...

Но в дверь все громче, все надоедней стучат. Делать, видно, нечего.
Пришлось Андрею Иванычу вылезть из сна, пришлось встать, открыть дверь.

- Непротошнов, ты? Что такое, зачем? Что случилось?

Непротошнов подошел к кровати, нагнулся близко к Андрею Иванычу - и
не по-солдатски совсем:

- Ваше-бродие, барыня велела вам сказать, что наш барин вас,
ваш-бродь, грозятся убить. Так что барыня, ваше-бродь, просила, чтоб вы
ничего такого, борони Бог, не сделали...

- Да что, да что такое мне не делать-то?

Но уж больше слова путного не мог Андрей Иваныч из Непротошнова вытя-
нуть.

- Не могу знать, ваш-бродь...

- Ну, а барыня что, Марья Владимировна, что она?

- Н-не могу знать, ваш-бродь...

"...О, идол проклятый, да скажи хоть что с ней?"

Но поглядел Андрей Иваныч в безнадежно-рыбьи глаза Непротошнова и от-
пустил его.

Остался один, долго лежал в темноте. И вдруг вскочил:

- Господи! Да ведь если она прислала это сказать, так значит, она...
Господи, да неужели ж она меня...

Догнать Непротошнова, догнать, дать ему целковый последний! Выбежал
Андрей Иваныч во двор, на крыльцо - Непротошнова и след простыл.

Но с крылечка Андрей Иваныч уж не мог уйти. Небо - огромное, воздух -
полон сосновым лесом, и море - как небо. Весна. Вот вытянуть бы руки так
- и ринуться вперед, туда...

Жмурился Андрей Иваныч, оборачивал лицо вверх, к теплому солнцу.

"Умереть? Ну, что ж... Умереть нам легко. Убить - труднее, и труднее
всего - жить... Но все, все, и убить - пусть только она захочет".

Такое солнце, что можно было даже создать себе вот эту нелепицу, не-
суразность: что она, Маруся, что она и в самом деле... А вдруг? Ведь та-
кое солнце.

С утра - с зари ее видеть... Ничего - только какая-нибудь малость са-
мая малая, легчайшее касание какое-нибудь, как тогда, - падал снег за
окном... И уж - счастье. С самого утра - до поздней ночи, все - счастье.

Вот так бы вот, раздевши, побежать бы сейчас туда...

Сегодня даже с солдатами заниматься было хорошо. Даже Молочко - но-
вый.

Молочко, положим и в самом деле сиял, и телячесть его была важная, не
такая, как всегда.

- Я имею до вас дело, - остановил он Андрея Иваныча.

- Что? Э, да скорее, не тяните козла за хвост!

- Шмит меня просил... можете себе представить? - быть секундантом.
Вот письмо.

- А-а, вот что... "вот почему Маруся"... Открыл Андрей Иваныч кон-
верт, прыгал через строчки, глотал, ах - поскорее!

"Во время вчерашнего... с галчененком... Мой дуэльный выстрел... Ваша
очередь... Буду стоять, не шелохнусь, и если... Очень рад буду, мне по-
ра".

Конец Андрей Иваныч прочел вслух:

- Позвольте. Это что ж такое? "...Только Вам одному стрелять. А если
вам не угодно, мы посмотрим". Позвольте что это за дуэль? Странные тре-
бования! Это не дуэль, а чорт знает что! Что он думает, - я стану, как
он... Вы секундант, вы должны...

- Я... я ничего не знаю... Он так... он меня послал - Шмит... Я не
знаю, - бормотал Молочко, оробело поглядывал на широкий, взборожденный
Андрей-Иванычев лоб.

- Послушайте, вы сейчас же пойдете и скажете капитану Шмиту, что та-
кой дуэли я не принимаю. Не угодно ли ему, - оба стрелять вместе. Или
никаких дуэлей... Это чорт знает что!

Молочко, поджав хвост, побежал рысцой к Шмиту. Захлебываясь, доложил
обо всем. Шмит курил. Равнодушно стряхнул пепел:

- Гм, несогласен, вот как? А впрочем, я так и...

- ...Нет, что ему еще нужно? Можете себе представить: еще накричал на
меня! При чем - я? Это с вашей стороны... Это так благородно, отдать
свой выстрел, а он...

"Благородно, ч-чорт!" - Шмит искривился, исковеркался: -
Бла-го-род-но, д-да... Ну, вот вам поручение: завтра вы всем расскажете,
что Половец меня обозвал... негодяем, что я его вызвал, а он отказался.
Поняли?

- Господи, да я... Но почему завтра?

Шмит пристально поглядел на Молочко, усмехнулся нехорошо и сказал:

- А теперь прощайте-с.

С каменным, недвижным лицом сидел Шмит один и курил. Револьвер валял-
ся на столе.

"Разбудить Марусю? Сказать? Но что? Что люблю, что любил? И чем
сильнее любил"...

Он пошел в спальню. Истерзанная ночными распятьями Маруся мертво спа-
ла. Лицо все измазано было следами слез - как у малого ребенка. Но эти
две морщинки около губ...

Разверзлась Шмитова каменность, проступила на лице смертная мука. Он
стал на колени, нагнулся было к ее ногам Но... сморщился, махнул рукой:

"Не поверит. Все равно... теперь не поверит", - и торопливо пошел в
сад.

В саду у клумб копался Непротошнов: хоть бы чем-нибудь барыню милую
улыбнуть, - примечал он ведь, обеими руками она бывало к цветам-то тяну-
лась.

Увидел Непротошнов Шмита - дрогнул, вытянулся, застыл Шмит хотел ус-
мехнуться - лицо не двинулось.

"Он - все еще меня боится... Чудак!"

- Уйди, - только и сказал Непротошнову.