коридорах, как корчится в забитых землей комнатах тощая гвоздика и вскрывает
глазницы черепа сирень; прочь! сказал он, карабкаясь к лампе, бросавшей
сверху нервный свет на лестницу. Прочь! сказал он потому, что воображение
его было таким шальным и ужасным. Ну может ли исчезнуть целый дом? Да, он о
таком слышал. Мистеру Мистерии только пальцами щелкнуть, и что угодно
пропадет. Даже люди. Могут исчезнуть с лица земли. Вот и с отцом так
случилось; исчез, но не печально и благородно, как мама, а просто исчез, и у
Джоула не было никаких основании думать, что он найдется. Так зачем они
притворяются? Сказали бы прямо: "Нет мистера Сансома, нет у тебя отца", - и
отослали бы его. Эллен всегда рассуждала о том, что надо поступать
порядочно, по-христиански; он не совсем понимал ее, а теперь понял: правду
говорить - вот что порядочно, по-христиански. Он шагал медленно, не во сне,
но в забытьи, и видел в забытьи гостиницу "Морок", покосившиеся
заплесневелые комнаты, треснувшие от ветра окна, затканные черным ткачом, и
вдруг понял, что не гостиница это и никогда не была гостиницей: это - место,
куда приходят люди, исчезнув с лица земли, умершие, но не мертвые. И
представился ему танцевальный зал, о котором рассказывал отшельник: там
гобеленом сумерек затянуты стены и на вспученных полах сухие остовы букетов
рассыпаются в пыль под его сонной стопой; он ступал в темноте по праху шипов
и ждал, чтобы прозвучало имя - его имя, - но даже здесь отец не звал его к
себе. Тень рояля прильнула к сводчатому потолку, как крыло ночной бабочки, а
за клавишами, с глазами, налитыми лунным молоком, и в сбитом набок парике, в
холод
Морок? Той, что сожгла себя в меблированной комнате в Сент-Луисе. Не это ли
- разгадка?
слабый свет, хлопнула дверь наверху в коридоре, и тут его что-то ударило,
что-то пролетело дальше, прыгая вниз по ступенькам, и все суставы в нем
будто разошлись, а внутренности размотались, как пружинки в лопнувших часах.
По залу катился, подскакивая, красный мячик, и Джоул подумал об Айдабеле:
ему хотелось быть таким же смелым; ему хотелось, чтобы у него был браг,
сестра, кто-нибудь; ему хотелось умереть.
кимоно; глаза у него были мутные и остановившиеся, пьяные, - если он и
заметил Джоула, то никак этого не показал. Потом, шурша своим кимоно, он
пересек холл и открыл дверь; трепетный свет свечей поплыл по его лицу.
Внутрь он не вошел, а остался у двери, странно шевеля руками; потом начал
спускаться по лестнице и, дойдя до Джоула, сказал только:
все стоял на лестнице, не в силах двинуться: голоса жили в стенах, усадочные
вздохи камня и досок, звуки на грани слышного.
почувствовал, что сердце в нем от чего-то отделилось.
балдахином. - Не разлей воду.
Эйми и Рандольф, хотя сидели порознь, срослись как сиамские близнецы:
диковинное животное, полумужчина-полуженщина. Горели свечи, дюжина или около
того, вяло склонившиеся, согнутые ночной теплынью. В их свете поблескивал
известняк камина, и зверинец хрустальных колокольчиков на каминной полке
отозвался на шаги Джоула ручейным звоном. Крепко пахло астматическими
сигаретами, несвежим бельем и перегаром. Холодное лицо Эйми медальным
профилем вырисовывалось на фоне закрытого окна, куда стучались с
размеренностью часов насекомые; она вышивала, покачиваясь взад-вперед в
кресле, и рука в перчатке размеренно колола иглой сиреневую ткань. Она была
похожа на восковой автомат, куклу в натуральную величину, и
сосредоточенность ее казалась неестественной: притворился человек, будто
читает, а книгу-то держит вверх ногами. Столь же умышленной выглядела и поза
Рандольфа, чистившего ногти гусиным пером; Джоул чувствовал, что его
присутствие здесь они воспринимают как неприличное, но ни удалиться нельзя
было, ни дальше ступить. На столике возле кровати находились два весьма
занимательных предмета: травленого стекла шар, украшенный венецианскими
сценами с озорными гондольерами и парочками, которые плыли на золотых
гондолах мимо роскошных дворцов по ландринно-голубым каналам, и из молочного
стекла обнаженная с висячим серебряным зеркальцем. В этом зеркальце
отражалась пара глаз; в тот миг, когда Джоул их заметил, он перестал
замечать все остальное.
словно признав его, важно моргнули и отвернулись... так что теперь он их
видел только вместе с головой, бритой головой, лежавшей бессильно и
недвижимо на несвежих подушках.
пальца. - Надо подать ему: бедный Эдди совершенно беспомощен. И Джоул
спросил:
розового, что она вышивала. - Это мистер Сансом.
розовые упитанные бедра, безволосые голени. Как нередко бывает с полными
людьми, он двигался с неожиданной легкостью, но слишком много было выпито:
он шел с застывшей улыбкой к Джоулу, и казалось, вот-вот повалится.
Нагнувшись к самому лицу Джоула, он прошептал:
свете; потом из-под одеяла высунулась рука с золотым обручальным кольцом и
уронила красный мячик: это было как брошенная реплика, как вызов, и Джоул,
забыв о Рандольфе, живо двинулся ему навстречу.
- 7 -
удилище у нее на плече указывало на послеполуденное солнце. На ней были
игрушечного вида темные очки, и она несла ведерко из-под патоки. Пес Генри
плелся рядом, жарко вывесив язык. И Джоул, дожидавшийся почтальона,
спрятался за сосну; погоди, сейчас устроим, напугаем до ... ага, вот она уже
близко.
Заслонив ладонью глаза, она посмотрела прямо на его сосну и за нее: на
веранде Лендинга никого не было, никаких признаков жизни поблизости. Пожала
плечами.
нужен он нам или не нужен? - Генри зевнул, в рот ему влетела муха, и он
проглотил ее. - Генри, - продолжала она, вглядываясь в облюбованную сосну, -
ты замечал, какие чудные тени бывают у деревьев? - Пауза. - Ну ладно,
красавец, выходи.
шершавей колючей проволоки.
фокусничать с Айдабелой, до сих пор очухивается. - Она опять надела темные
очки и поддернула шорты. - Мы с Генри идем сомов наловить на обед, и если
хочешь быть нам полезным, давай с нами.
белым нутро.
что угодно, только не быть одному, червей надевать, ноги ей целовать, все
равно.
уроков танца; а оделся так потому, что Рандольф обещал нарисовать с него
портрет. За обедом, однако, Эйми сказала, что Рандольф нездоров.
сбавил в весе, ему было бы легче. С Анджелой Ли было то же самое - в жару
лежала пластом.
"Удивительное дело приключилось со старой хозяйкой, детка, перед самой ее
смертью: борода у ней выросла. Так и поперла - прямо самые настоящие волосы;
цветом желтые, а жесткие, как проволока. Я ее брила: сама парализованная с
головы до пяток, а кожа - что на покойнике. А растет быстро, борода-то,
прямо не поспеешь, и как умерла она, мисс Эйми парикмахера из города
позвала. Этот только глянул на нее - и бегом по лестнице, и к двери. Ну,
скажу тебе, посмеялась я, - удержишься разве?"
переодеваться: Эйми, чего доброго, не пустит, а то еще и заставит читать
отцу. А отец был парализован, как Анджела Ли, беспомощен; он мог выговорить
несколько слов (сын, дай, мяч, пить), чуть-чуть шевелить головой (да, нет) и
одной рукой уронить теннисный мячик (сигнал просьбы). Все удовольствие, всю
боль он выражал глазами, и глаза его, как окна летом, редко бывали закрыты -
всегда глядели, даже во сне.
тропинкой в гору мимо негритянского двора, где голый ребенок гладил
маленькую черную козу, по аллее черемухи пришли в лес.
кошки, жадины, так напиваются, что всю ночь вопят... Послушал бы ты их -
орут, как ненормальные, от луны и черемухи.
Трубников Александр
Сертаков Виталий
Самойлова Елена
Семенова Мария
Сапковский Анджей
Шилова Юлия