Чтение 16–й страницы книги ~Бродяги Дхармы~

азиатский порт, где суета и суда, надеяться, работать, возвращаться,
уезжать, уехать в Японию, вернуться в Штаты, читать Хакуина, скрипеть
зубами, усердствовать, работать над собой, и чтоб ничего не вышло, чтобы
понять... понять, что мое тело и все остальное становится старым, больным и
усталым, и таким образом постичь, что сказал Хакую.

- Кто это - Хакую?

- Его имя означает "Белая Тьма", значит, Тот, кто жил в горах за
Северной Белой Водой, куда я собираюсь отправиться в путешествие, Господи,
какие там, должно быть, крутые ущелья, поросшие соснами, бамбуковые долины,
небольшие утесы.

- Я с тобой! - (это я).

- Хочу читать про Хакуина, он пошел к старику, который жил в пещере и
питался каштанами, и старик велел ему бросить медитацию и размышления о
коанах, как вот Рэй говорит, а вместо этого научиться правильно засыпать и
просыпаться: засыпая, говорит, надо сомкнуть ноги и глубоко дышать,
сосредоточившись на точке в полутора дюймах ниже пупка, пока не
почувствуешь, что там образовался как бы комочек силы, тогда начинай дышать
прямо от пяток вверх, собери все свое внимание в этом центре, говоря себе,
что это есть Чистая Страна Амиды, центр сознания; а проснешься - тоже сразу
начинай сознательно дышать, потянись немного и думай о том же самом, и так
всю жизнь.

- Смотри-ка, это мне нравится, - говорит Альва, - по крайней мере
какие-то конкретные указания. А еще чего?

- И вообще, сказал он, не нужно ни о чем думать, просто ешь как
следует, но не слишком много, и спи как следует, вот и все; старик Хакую
сказал, что прожил таким образом триста лет и готов прожить еще пятьсот, так
что, скорее всего, он еще жив, если он вообще когда-нибудь был.

- Или пастух пнул его пса! - вставляет Кофлин.

- Клянусь, я отыщу в Японии эту пещеру.

- В этом мире жить невозможно, но больше негде, - смеется Кофлин.

- В каком смысле? - спрашиваю я.

- В том смысле, что стул, на котором я сижу, есть львиный трон, а лев
ходит и рычит.

- Что же он рычит?

- Рахула! Рахула! Лик Славы! Вселенная сжевана и проглочена!

- Да иди ты! - кричу я.

- Через пару месяцев я собираюсь в Марин-Каунти, - говорит Джефи, - сто
раз обойду вокруг Тамальпаиса, чтоб поспособствовать очищению атмосферы и
приучению тамошнего духа к звукам сутры. Как думаешь, Альва?

- Приятная галлюцинация, вообще мне нравится.

- Беда в том, что ты, Альва, по ночам особо не стараешься, а это лучше
всего, особенно в холодную погоду; потом, тебе следует жениться, чтоб у тебя
на таких вот циновочках были вперемешку полукровки, рукописи, домотканые
одеяла и материнское молоко. Заведи себе домик за городом, живи дешево,
иногда наезжай погулять по барам, пиши, броди по холмам, научись, дурила,
доски стругать, с бабками разговаривать, таскать им дрова, хлопать в ладоши
в храмах, пользоваться милостью свыше, брать уроки цветоводства, выращивать
у дверей хризантемы, и, ради Бога, женись, заведи себе умную, добрую,
человеческую подругу, которой нафиг не нужно ежевечерних мартини и всей этой
тупой сверкающей кухонной машинерии.

- Ага, - радуется Альва, - а еще?

- Подумай о ласточках и козодоях в полях. Кстати, слышь, Рэй, я вчера
перевел еще строфу из Хань Шаня, слушай: "Холодная Гора - дом без бревен и
балок, влево и вправо распахнуты шесть врат, купол - синее небо, комнаты
пусты и свободны, восточная стена встретилась с западной, в центре нет
ничего. Не докучайте же мне, должники, костерок разведу и согреюсь, чтоб
насытиться - травы сварю, что мне кулак, амбары его и пастбище, он построил
себе тюрьму и не может выбраться, подумай, это может случиться с тобой".

Потом Джефи взял гитару и перешел на песни; под конец сыграл и я, своим
старым способом, барабаня по струнам кончиками пальцев, трень-брень, и спел
песню про товарняк "полночный призрак".

- Это про "полночный призрак" в Калифорнии, - сказал Джефи, - но
знаешь, Смит, о чем я подумал? Представь: жара страшная, заросли бамбука под
сорок футов, в них посвистывает бриз, жара, где-то монахи играют на флейтах,
а когда читают сутры под мерный бой барабанов - это как танец Квакиутля, под
звон колокольчиков, под перестук палочек, по звуку похоже на первобытную
песнь койота... В вас, ребята, так как-то всего понапихано, возвращаешься в
прежние времена, когда люди женились на медведях и говорили с буйволами,
ей-Богу. Дайте-ка мне еще выпить. Главное, мужики, штопать носки и чистить
башмаки.

И, словно этого недостаточно, Кофлин спокойно продолжает:

- Утереть носы и разуть глаза, пригладить усы, расчесать волоса,
погладить трусы, застегнуть штаны, не есть блины, есть лимоны, растить
пионы...

- Есть шпионов, вот это правильно, - замечает Альва, задумчиво теребя
губу.

- Я честно старался как мог, но рододендрон просветлен лишь наполовину,
муравьи и пчелы - коммунисты, а трамваям скучно жить.

- А японские детки в вагонетке распевают эники-беники! - кричу я.

- А горы живут в полном неведении, так что я не сдаюсь, снимите ботинки
и положите их в карман. Прочь благодарности, нет ни шиша, налей мне вина,
пропащая душа.

- Не наступай на мозоль! - пьяно ору я.

- Главное - не наступать на муравьедов, - говорит Кофлин. - Хорош
дурака валять, пора проспаться. Поняли, нет? Мой лев наелся, я засыпаю под
его крылом.

- Эх, - сказал Альва, - жаль, не записать. - Я просто поражался
вспышкам внезапных слов в собственных спящих мозгах. Все мы опьянели и
одурели. Ночка была сумасшедшая. Под конец мы с Кофлином принялись бороться
и едва не разнесли домик, утром Альва ужасно сердился. При этом я чуть было
не сломал бедняге Кофлину ногу, а самому мне под кожу вошла заноза, да так,
что вышла только на следующий год. В какой-то момент на пороге возник Морли
с двумя квартами йогурта, предлагая нам угощаться. Джефи ушел часа в два,
обещая утром вернуться и поехать со мной закупать снаряжение. Славно
погуляли дзенские безумцы, хорошо, чумовоз мимо не проезжал, а то бы нас
всех повязали. Но была здесь и своя мудрость - в этом можно убедиться,
прогулявшись как-нибудь вечером по улочкам предместья: ряды аккуратных
домиков слева и справа, в каждой столовой золотится абажур, голубеет
квадратик экрана, и все семьи прилежно следят за перипетиями одной и той же
передачи; никто не разговаривает, во дворах тишина; собаки облаивают тебя,
ибо ты передвигаешься не на колесах, а по-человечески, ногами. Вы меня еще
вспомните, когда вдруг выяснится, что весь мир мыслит одинаково, а дзенские
безумцы давно рассыпались в прах, с прахом смеха на истлевших устах. Одно
лишь скажу я в защиту телезрителей, тех миллионов, чье внимание приковал
Единственный Глаз: пока они поглощены Глазом, они никому не приносят вреда.
Но Джефи не из таких... Вижу, как годы и годы спустя топает он с рюкзаком по
предместью, минуя освещенные окна с голубыми квадратиками внутри, одинокий,
единственный, чьи мозги не подвластны Переключателю. Что касается меня, то
ответ, быть может, найдется в продолжении давешнего стишка: "- Кто сыграл
эту шутку, посмеялся жутко над бедными людишками, соблазнив их излишками? -
спрашивал бродяга, монтанский доходяга, тощий и длинный, у пещеры львиной. -
Кто дал человечку и садик, и печку, а после - потоп, или пулю в лоб, или
горлом кровь, вот и вся любовь? Объясни, дружище, понятней и чище: кто
сыграл эту шутку, под чью мы пляшем дудку, кто век за веком смеется над
человеком, кто смеется дико над Гарри и Диком, почему изначально эта жизнь
так печальна, и кому это нужно, чтоб было так скушно?" Я надеялся найти
ответ на этот вопрос с помощью моих бродяг Дхармы.

14

У меня, однако, были собственные куцые идейки, не имевшие к "дзенским
безумцам" никакого отношения. Я хотел обзавестись полным походным
снаряжением, где был бы стол и дом, постель и кухня в компактном переносном
варианте, и с рюкзаком за спиной отправиться на поиски полного уединения,
полной пустоты в голове и полнейшего равнодушия к каким бы то ни было идеям.
Единственное, что я собирался делать - это молиться, молиться за всех живых
существ; мне казалось, что это единственное достойное занятие, оставшееся в
мире. Где-нибудь в речной долине, в пустыне, в горах, в хижине в Мексике или
Адирондаке, пребывать в добре и покое и ничего больше не делать - заниматься
тем, что китайцы называют "не-деланием". Мне не хотелось разделять ни идей
Джефи насчет общества (я считал, что его лучше просто избегать, обходить
стороной), ни идей Альвы насчет того, что надо стараться как можно больше
взять от жизни, ведь она так прекрасно-печальна, и когда-нибудь придется
умереть.

Я как раз размышлял обо всем этом, когда на следующее утро заехал
Джефи. Втроем, вместе с Альвой, мы поехали на машине Морли в Окленд, прежде
всего по магазинам "Доброй воли" и Армии спасения, за фланелевыми рубашками
(по пятьдесят центов штука) и фуфайками. Разноцветные фуфайки чрезвычайно
увлекли нас; только что, переходя через дорогу на утреннем солнышке, Джефи
изрек: "Земля - планета свежая, к чему треволнения?" (и это верно), и вот мы
озабоченно рылись в пыльных корзинах, полных стираных и латаных шмоток всех
старых бродяг со всей вселенной скид-роу. Я купил пару носков - шерстяные
шотландские гольфы, длинные, до колен, - пригодятся медитировать в холодную
ночь. И еще отличную холщовую курточку на молнии за девяносто центов.

Потом поехали в огромный оклендский магазин Армии и Флота и сразу
прошли в тот отдел, где висели на крюках спальные мешки и продавалось
всяческое снаряжение, в том числе пресловутый надувной матрас Морли,
канистры, бидоны, фонари, палатки, винтовки, фляги, резиновые сапоги,
разнообразные примочки для охотников и рыболовов, среди которых мы с Джефи
обнаружили массу полезных для бхикку вещиц. Он купил и преподнес мне