продолжал мучить Арсения. То есть, не заостри сама Нонна Арсениево
внимание на собственных привилегиях москвички, он бы, пожалуй, наивно,
на голубейшем глазу привилегий и не заметил, - но Нонна заострила и
острием этим лишила, если можно так выразиться, душу Арсения
девственности.
расставались ни на ночь, исключая три, проведенных Арсением с
Викторией, когда он летал к ней в М-ск за разводом, и Ноннины победные
крики раздавались все чаще и становились все громче, все меньше
требовали механического раздражения, возникая иногда прямо в момент
введения члена, а Нонна испытывала за них такую благодарность, что
сама, безо всяких Арсениевых намеков (на них Арсений, впрочем, и тогда
не решился бы), заглатывала виновника почти целиком, целовала до
изнеможения, покусывала острыми, нежными в минуты ласк зубками,
выискивала крепким язычком закутки, от прикосновения к которым
необоримая и неведомая сила заставляла содрогаться тело, выводя его из
подчинения сознанию и воле.
том же подъезде)-должно быть, чтобы легализовать Арсения для соседей,
но юридически замотивирована она пока не была, ибо развода оставалось
ждать еще два с лишком месяца. Впрочем, и тогда, предупреждала Нонна
то ли всерьез, то ли, по обыкновению, поддразнивая, Арсения у себя она
не пропишет, а поживем, дескать, увидим. Бокал, из которого молодой
пил шампанское, оказался пластмассовым и не разбился об пол даже с
третьей попытки.
любовники позволяли себе не более часа-двух в сутки, размывал
реальность дневного существования, превращая время из процесса в
предмет. Пришедшийся на ту пору зачет по фехтованию, дисциплине, в
которой неповоротливый, зажатый Арсений никогда сильным себя не
чувствовал, с блеском сдался освобожденным от рефлексии телом.
которой Нонна всегда стремилась вырваться в свет, были для Арсения
едва выносимы: отказываясь смириться с существованием мужчин, не
очарованных ее прелестью, Нонна не пренебрегала даже самыми дешевыми
приемами, ничуть при этом Арсения не стесняясь, и ему приходилось
сносить ее эротические танцы со случайными партнерами в кафе и поцелуи
направо-налево с кем попало на вечеринках. Ее сущность искала выхода
всегда, и однажды, во время семейного ужина у родственников Нонны, на
котором не нашлось подходящего ей самца, она изменила Арсению с
Арсением же, вытащив его из-за стола в ванную комнату.
немало мук ревности и заставляло просиживать там все свободное и
бльшую часть несвободного времени. Училась второй год на первом курсе
заочного пединститута. Мечтала стать актрисою, хоть ничего для этого и
не делала. Если бы, несмотря на слабый голос и неистребимую леность
души и тела, мечта Нонны сбылась, актриса бы из нее вышла жеманная.
монтаж радиооборудования, в гостях у работавшего там сторожем Равиля;
пили с ним и двумя его коллегами вермут из горла, потом бродили по
едва освещенным дежурным светом сцене, вестибюлям, закуткам, подвалам,
целовались, пока не забрались, наконец, на самый верхний ярус, и,
подойдя вплотную к балконному ограждению, здесь едва превышающему
колени, находящемуся куда на большей высоте, чем там, на Таганке,
манящему через себя вниз, в темный колодец зала, Арсений впервые
поймал себя на желании подтолкнуть туда Нонну. А потом, может, и
самому последовать за нею. Впрочем, вторая идея была куда менее
определенной.
рюшах, плюшах, занавесочках; вечная беготня за фарцовщиками и обмен с
подругами, которые, с ее подачи, звали Нонну прекрасной жестокостью,
тряпками (тряпки эти тем не менее очень Арсению на Нонне нравились),
частенькая, наконец, в ее устах фраза: что за прелесть эта Нонна:
умна, весела, хороша! - принимались Арсением - так ему хотелось! - за
иронические Ноннины игры, никакого отношения к ее сущности не имеющие,
разве - к имени. Усомниться в своих выводах он был вынужден, только
случайно обнаружив блокнотик Нонны с подробными записями обо всех
менструациях с тринадцати лет: дата, продолжительность, качество,
ощущения. Орган, через который происходили выделения, Нонна ласково
именовала пиздюшечкою. Такое серьезное внимание к собственной особе,
подумал тогда Арсений, должно внушать уважение на грани с трепетом...
мотоцикл. Нонна ценила свою жизнь и не собиралась подвергать ее риску.
Ради смутных мечтаний о подержанном автомобильчике, который, судя по
смутным же намекам, присматривали им Ноннины родители, Арсений предал
свою Lявуv, и она стояла под Нонниными окнами беспризорная,
запылившаяся, подржавевшая, и мальчишки скрутили с нее зеркало,
фонарики и блестящую крышку бака.
Ноннину сумку, потрогал рычаги, попробовал запустить двигатель. LЯваv
завелась - видно, не держала обиды на хозяина за измену. Тогда Арсений
заглушил мотор и отсоединил два троса: решил добраться домой, для чего
следовало пересечь центр Москвы, без тормозов. Шансов на удачу
предприятия было, однако, немного: как раз примерно столько, сколько
желания жить. Добрался, впрочем, благополучно.
с одной целью: обнаружить момент, когда мечты Арсения о собственном
автомобиле впервые запахли реальностью. И связать этот момент с
Нонной.
лауреата, который был (будет) упомянут в Рае, Арсений привез Нонну
сам. Когда ночью они с Вольдемаром, перестукнувшись в пол-потолок
двухэтажной Вольдемаровой дачи, решили, по обыкновению, обменяться
женщинами, и Арсений, уверенный, что на этот раз тут просто шутка,
игра, а и не шутка, так ничего страшного: Нонна, в отличие от
предыдущих девушек, которых он привозил сюда, - несмотря на
определенные свойства ее характера, - не случайная какал-то блядь, а
невеста, в сущности - жена, да и любит его, Арсения, - своеобразно, но
безусловно и истинно любит! Арсений провел довольно целомудренные
десять минут в постели голой, но сытой и равнодушной пассии товарища и
вернулся наверх. Непохожая на себя: собранная в комочек, завернувшаяся
в одеяло и поджавшая босые ноги над холодом пола, Нонна сидела на
уголке кровати, а Вольдемар - цветастые трусики - подчеркнуто
беззаботно насвистывавший мотивчик в черное окно мансарды, при
появлении Арсения бочком, пряча глаза, тут же и выскользнул. Настолько
всерьез - Арсений никогда не видывал ее такою, не Предполагал, что она
такою бывает, что она такою может быть, - пришибленная, что даже не
стала устраивать Арсению сцену, Нонна в первый и единственный за все
их знакомство раз доверчиво прижалась к любовнику, как бы прося
защиты, и взволнованно, взахлеб заговорила об отвращении, которое
вызвали в ней запах лекарств изо рта и трясущиеся руки Вольдемара. Он
что, трахнул тебя? нисколько не сомневаясь в отрицательном ответе и от
этой несомненности испытывая щекочущее самодовольство, спросил
Арсений, и тут Нонна вмиг превратилась в Нонну, улыбнулась и сказала:
а для чего же еще ты его сюда присылал?! Если б Арсений услышал эти
слова от минуту назад сидевшей здесь нервной, испуганной женщины, они,
возможно, перевернули б его всего, толкнули на дикие, необдуманные
поступки, - но от Нонны только таких слов ожидать и следовало, -
Арсений огрызнулся, пошла перепалка, взаимные упреки, а на десерт -
немного любви с победными криками в финале. Пусть послушает, думал
Арсений про Вольдемара и поддавал жару. Пусть немного поучится,
салага!
хотя поступил он, естественно, безо всяких конкурсов, Арсений не
отказывал ни в живости ума, ни в поверхностной, но широкой
образованности, ни в начатках интеллектуального таланта. Последнему,
впрочем, вряд ли суждено было набрать силу из-за избалованного,
ленивого характера, заботливо выращенного в оранжерейных условиях до
невероятности напоминающей Нонну матерью Вольдемара - последнею,
молодой женою семидесятипятилетнего Б. Несмотря на то, что Вольдемар
постоянно пыжился и лгал и, подобно Нонне, не умел чувствовать себя не
самым и не первым (что иной раз, как в сброшенных им с доски фигурках,
когда Арсений начал одолевать его в шахматной партии, доходило до
трогательности), они сблизились с Арсением, можно бы даже сказать,
подружились, если б последний термин не казался столь неподходящим
Вольдемару. Лгал он по-хлестаковски: бессмысленно и вдохновенно, ложью
порою слишком очевидною, но Арсений не давал себе удовольствия уличать
его ни - что сразу поссорило бы их - вслух, ни даже про себя. Сколько
правды заключалось в рассказанной Вольдемаром истории о небесследно
перенесенном им ошибочном диагнозе смертельной болезни, Арсений так и
не узнал, хоть и подозревал, что мало; однако огромное количество
импортных транквилизаторов из Кремлевки Вольдемар действительно
принимал, пальцы его порою действительно дрожали, а под утра их
оргических бессонных ночей лицо его действительно становилось более
чем бледным, как нарисованным на картоне - едва не жутким. Кроме того,
что Вольдемар представлялся Арсению единственным достойным
собеседником на курсе, привлекала в товарище и принадлежность к новой
средней элите, нахождение за кругом которой в ту пору Арсений начинал
Сертаков Виталий
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Пехов Алексей
Белогорский Евгений