Чтение 16–й страницы книги ~Циники~

Я гляжу на Сергея. Только что по нему прошли полчища. Я с жадностью
ищу следов и отдаленных вихрей.

Чепуха! Я совсем запамятовал, что на льду не лежат мягкие подушечки
жаркой пыли, а на камне не оставишь следа.

25

В селе Липовки (Царицынского уезда) один крестьянин, не будучи в си-
лах выдержать мук голода, решил зарубить топором своего семилетнего сы-
на. Завел в сарай и ударил. Но после убийства сам тут же повесился над
трупом убитого ребенка. Когда пришли, видят: висит с высунутым языком, а
рядом на чурбане, где обычно колют дрова, труп зарубленного мальчика.

26

Холодное зимнее небо затоптано всякой дрянью. Звезды свалились вниз
на землю в сумасшедший город, в кривые улицы.

Маленькие Плеяды освещают киношку, голубоватое созвездие Креста -
ночной кабак, а льдистая Полярная - Сандуновские бани.

Я оборачиваюсь на знакомый голос.

Докучаев торгуется с извозчиками. Извозчик сбавляет ворчливо, нехотя,
злобисто. Он стар, рыж и сморщинист, точно голенище мужицкого сапога. У
его лошаденки толстое сенное брюхо и опухшие ноги. Если бы это был нас-
тоящий конь с копытами наподобие граненых стаканов, с высоким крутым за-
дом и если бы сани застегивались не рогожистым одеяльцем, а полостью от-
личного синего сукна, опушенного енотом, послал бы сивоусый дед с высоты
своих козел прилипчатого нанимателя ко всем матерям. Но полостишка не
отличная, а как раз паршивенькая, да и мерин стар, бос и бородат, как
Лев Толстой.

Докучаев выматывает из старика грош за грошем спокойно, долботно,
уверенно.

Старик только мнет нахлобучку, ерзает на облучке и теребит вожжой.

- Ну, дед, сажаешь или не сажаешь? Цена красная.

И Докучаев отплывает в мрак из-под льдистой Полярной, воссиявшей над
Сандуновскими. Сворачивает за угол.

Дед кричит вдогонку:

- Садись уж! садись! куды пошел?

И отворачивает рогожистое одеяльце:

- Тебе, видно, барин, грош-то шибчей мово нужен.

Потом трогает мохрявой вожжой по мерину:

- Богатей на моем коне.

Докучаев разваливается на сиденьице:

- С вашим братом шкуродером разбогатеешь.

Улыбка отваливает его подбородок, более тяжелый, чем дверь в каземат.

Я один раз был с Ильей Петровичем в бане. Он моется в горячей, лежит
на верхней полке пупом вверх до седьмого пота, а под уход до рубцов сте-
гается березовым веником.

Русак!

27
<.............................................................................................................................................................................>

28

В селе Любимовке Бузулукского уезда обнаружено человеческое тело, вы-
рытое из земли и частью употребленное в пищу.

29

По Нансеновскому подсчету голодает тридцать три миллиона человек.

30

Я говорю Докучаеву:

- Илья Петрович, в вас погибает огромный актер. Вы совершаете прес-
тупление, что не пишете психологических романов. Это ужасно и несправед-
ливо, что вам приходится вести переговоры с чиновником из МУНИ, а не с
Железным Канцлером. Я полагаю, что несколько тысяч лет тому назад вы бы-
ли тем самым Мудрым Змием, который соблазнил Адама. Но при всех этих
пристойных качествах, дорогой Илья Петрович, все-таки не мешает иногда
знать историю. Хотя бы только своего народа. Невежество - опасная вещь.
Я уверен, что вы кстати, даже не слыхали о существовании хотя бы Ах-
мед-ибн-Фадлана. А ведь он рассказал немало любопытных и, главное, вдос-
таль полезных историй. В том числе и о некоторых превосходных обычаях
наших с вами Отдаленных предков. Он уверяет, например, что славяне,
"когда они видят человека подвижного и сведущего в делах, то говорят:
этому человеку приличествует служить Бегу; посему берут его, кладут ему
на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не распадается на части".

Докучаев весело и громко смеется.

Чем больше я знаю Докучаева, тем больше он меня увлекает. Иногда из
любознательности я сопутствую ему в советские учреждения, на биржу, в
приемные наркомов, в кабинеты спецов, к столам делопроизводителей, к
бухгалтерским конторкам, в фабкомы, в месткомы. В кабаки, где он рачи-
тельствует чинушам, и в игорные дома, где он довольно хитро играет на
проигрыш.

Я привык не удивляться, когда сегодня его вижу в собольей шапке и си-
бирской дохе, завтра - в пальтишке, подбитом ветром, послезавтра - в
красноармейской шинели, наконец, в овчинном полушубке или кожаной куртке
восемнадцатого года.

Он меняет не только одежду, но и выражение лица, игру пальцев, наряд-
ность глаз и узор походки. Он говорит то с вологодским акцентом, то с
украинским, то с чухонским. На жаргоне газетных передовиц, съездовских
делегатов, биржевых маклеров, старомоскворецких купцов, братишек, бой-
цов.

Докучаев убежден, что человек должен быть устроен приблизительно так
же, как хороший английский несессер, в котором имеется все необходимое
для кругосветного путешествия в международном спальном вагоне - от коро-
бочки для презервативов до иконки святой девы.

Он не понимает, как могут существовать люди каких-то определенных
чувств, качеств и правил.

В докучаевском усовершенствованном несессере полагается находиться:
самоуверенности рядом с робостью, наглости со скромностью и бешеному са-
молюбию рядом с полным и окончательным отсутствием его.

Человек, который хочет "делать деньги" в Советской России, должен
быть тем, чем ему нужно быть. В зависимости от того, с кем имеешь дело -
с толстовкой или с пиджаком, с дураком или с умным, с прохвостом или с
более или менее порядочным человеком.

Докучаев создал целую философию взятки. Он не верит в существование
"не берущих". Он утверждает, что Робеспьеру незаслуженно было присвоено
прозвище Неподкупный.

Докучаевская взятка имеет тысячи градаций и миллионы нюансов. От са-
мой грубой - из руки в руки - до тончайшей, как французская льстивость.

Докучаев говорит: "Все берут! Вопрос только - чем".

Он издевается - над такими словами, как: дружба, услуга, любезность,
помощь, благодарность, отзывчивость, беспокойство, внимательность, пре-
дупредительность.

На его языке это все называется одним словом: взятка.

Докучаев - страшный человек.

31

В селе Гохтале Гусихинскои волости крестьянин Степан Малов, тридцати
двух лет, и его жена Надежда, тридцати лет, зарезали и съели своего се-
милетнего сына Феофила.

Народный следователь набрасывает следующую картину:

"... положил своего сына Феофила на скамейку, взял нож и отрезал го-
лову, волосы с которой спалил, потом отрезал руки и ноги, пустил в котел
и начал варить. Когда все это было сварено, стали есть со своей женой.
Вечером разрезали живот, извлекли кишки, легкие, печенку и часть мяса;
также сварили и съели".

32

- Объясни мне, сделай одолжение, зловещую тайну своей физиономии.

- Какую?

- Чему она радуется?

- Жизни, дорогой мой.

- Если у тебя трясется башка, ни черта не слышат уши, волчанка сожра-
ла левую щеку...

- Мелочи...

- Мелочи? Хорошо.

У меня зло ворохнулись пальцы.

- А голод?.. Это тоже мелочь?

- При Годунове было куда тучистей. На московских рынках разбазаривали
трупы. Прочти Де Ту: "... родные продавали родных, отцы и матери сыновей
и дщерей, мужья своих жен".

К счастью, мне удается припомнить замечание русского историка о преу-
величениях француза:

- Злодейства совершались тайно. На базарах человеческое мясо продава-
лось в пирогах, а не трупами.

- Но ведь ты еще не лакомился кулебякой из своей тетушки?

После небольшой паузы я бросал последний камешек:

- Наконец, женщина, которую ты любишь, взяла в любовники нэпмана.

Он смотрит на меня с улыбкой своими синими младенческими глазами.

- А ведь это действительно неприятно!

Мне приходит в голову мысль, что люди родятся счастливыми или нес-
частливыми точно так же, как длинноногими или коротконогими.