Чтение 16–й страницы книги ~Черная весна~

* Тогда (фр.)
568
отличными сизыми шанкрами в паху. Кое-кто с яйцами как бараньи на вертеле.
Барон Карола фон Эшенбах был одним из них. Он зарабатывал кое-какие гроши в
Голливуде, изображая наследного принца. В те времена считалось ужасно смешным,
когда наследного принца забрасывают тухлыми яйцами. В защиту барона нужно
сказать, что он был хорошим дублером наследного принца. Вытянутое лицо с
высокомерным носом, нервозная походка, затянутая в корсет талия тощий и
затраханный, как Мартин Лютер, угрюмый, хмурый, фанатичный, с оловянным наглым
взглядом прусского дворянина. Перед тем, как перебраться в Голливуд, он был.
просто ничтожество -- сын немецкого пивовара из Франкфурта. Он даже бароном не
был. Но после того, как его долго пинали, словно медицинбол, вбили в глотку
передние зубы, после того, как горлышко разбитой бутылки оставило глубокий след
на его левой щеке, когда он научился щеголять в красном галстуке, поигрывать
тросточкой, коротко подстригать усики, как у Чаплина, тогда он стал фигурой Тут
он вставил монокль в глаз и начал именоваться бароном Карола фон Эшенбах. И все
у него могло бы быть прекрасно, не влюбись он в рыжеволосую статистку,
пожираемую сифилисом. Тут ему пришел конец.
Однажды он поднялся к нам на лифте, одетый в визитку и гетры, со свежей алой
розой в петлице и моноклем в глазу. Он смотрелся беспечным и франтоватым, и
визитная карточка, что он извлек из бумажника, была изукрашена вензелями. Там
был изображен герб, как он сказал, принадлежавший его семье девятьсот лет. "Это
семейная тайна", -- добавил он. Родитель был очень рад иметь среди своих
клиентов баронов, особенно, если они платили наличными, как то пообещал наш
барон. А кроме того, забавно было видеть, как барон появлялся в ателье, обнимая
за талию двух субреток -- каждый раз новую парочку Еще забавнее было, когда он
приглашал их в примерочную и просил помочь снять брюки. Так заведено в Европе,
объяснял он.
Постепенно он познакомился со всей братией, околачивавшейся у нас в холле. Он
показывал, как ходит наследный принц, как садится, как улыбается. Однажды принес
с собой флейту и сыграл нам "Лорелею". В другой раз появился с торчащим из
ширинки пальцем своей перчатки свиной кожи. Каждый день у него был наготове
новый фокус. Он был весел, остроумен, занятен. Сыпал шутками, и кое-какие из них
были новы. Ему не было удержу.
А потом в один прекрасный день он отвел меня в сторонку и спросил, не мог бы я
одолжить ему десять центов -- на трамвай. Он сказал, что не может заплатить за
569
костюм, который заказал у нас, но что вскоре надеется получить место тапера в
маленьком кинотеатрике на Девятой авеню. И, не успел я что-нибудь сообразить,
заплакал. Мы стояли в примерочной, и занавески, к счастью, были задернуты. Мне
пришлось дать ему свой платок, чтобы он утер слезы. Он признался, кто устал
корчить клоуна, что заходил к нам каждый день потому, что тут тепло и удобные
кресла. И спросил, не мог бы я пригласить его на ланч, а то за последние три дня
он ничего не ел, кроме кофе с булочкой.
Я повел его в небольшое немецкое заведение на Третьей авеню, совмещавшее
ресторанчик и пекарню. В ресторанной атмосфере он совсем раскис. Он ни о чем не
мог говорить, как только о старых временах, временах до войны. Он собирался
стать художником, но тут началась война. Я внимательно слушал его, а когда он
закончил, пригласил к нам домой к обеду этим же вечером, надеясь, что нам
удастся вынести его компанию. Конечно, он придет -- в семь часов punkt*.
Замечательно.
За обедом он развлекал мою жену всяческими историями. Я промолчал о его
обстоятельствах. Сказал только, что он барон -- барон фон Эшенбах, друг Чарли
Чаплина Моей жене -- одной из первых моих жен -- чрезвычайно льстило, что она
сидит за одним столом с бароном. Пуританская стерва в жизни так не краснела, как
в этот раз, когда он рассказал несколько рискованных историй. Они показались ей
очаровательными -- такими европейским. В конце концов, однако, пришло время
раскрыть все карты Я старался подбирать выражения, сообщая новость, но какие
можно подобрать выражения, когда речь идет о такой вещи, как сифилис? Сначала я
сказал не "сифилис", а "венерическая болезнь". Maladi intime, quoi!** Но одно
это словечко, "венерическая", заставило мою жену подскочить на стуле. Она
посмотрела на чашку, которую барон поднес к губам, потом, умоляюще, на меня,
словно желая сказать "Как ты мог привести в наш дом такого человека?" Я увидел,
что необходимо брать быка за рога. "Барон намерен остаться у нас на некоторое
время, -- сказал я спокойно. -- Он в трудном положении и ему нужно где-то но
чевать". Даю слово, никогда не видел, чтобы настроение женщины менялось так
быстро. "Ты! -- закричала она"-- ты меня спросил прежде? А как наш ребенок?
Хочешь чтобы все мы заболели сифилисом, так что ли? Разве мало того, что он
болеет -- хочешь, чтобы и наш ребенок заболел? "
_______
* Ровно (нем.)
** Ну интимная болезнь! (фр )
570
Барон, разумеется, пришел в страшное замешательство от подобной вспышки. Он
пожелал тут же уйти. Но я сказал, чтобы он не порол горячку. Мне было не
привыкать к таким сценам. Тем не менее он так нервничал, что поперхнулся кофе. Я
хлопал его по спине, пока он не посинел. Роза выпала у него из петлицы на
тарелку. Это было странное зрелище -- словно сгусток крови вылетел у него с
кашлем. От этого мне стало чертовски стыдно за жену, и я готов был придушить ее
на месте. Пока я вел его в ванную, он продолжал кашлять, брызгая во все стороны.
Я велел ему ополоснуть лицо холодной водой. Жена последовала за нами и в
убийственном молчании наблюдала за его омовением. Когда он утер лицо, она
выхватила полотенце и, распахнув окно ванной, выбросила его на улицу. Тут я не
выдержал. Сказал ей, чтобы убиралась прочь из ванной ко всем чертям и занялась
своим делом. Но барон встал между нами и обратился умоляюще к жене. "Вы увидите,
моя дорогая, и ты, Генри, что вам не придется ни о чем беспокоиться. Я принесу
все свои спринцовки и мази и поставлю их в маленьком чемоданчике вот тут -- под
раковиной. Вы не должны выгонять меня, мне некуда идти. Я несчастный человек.
Один на всем белом свете. Вы были так добры ко мне -- почему же теперь стали так
жестоки? Разве моя вина, что я подцепил сиф? С каждым может случиться такое.
Дело житейское. Вот увидите, я отплачу вам сторицей. Я все буду делать. Стелить
постель, мыть посуду... Я буду готовить для вас...". Он продолжал в том же роде,
не останавливаясь, чтобы перевести дух, из страха, что она скажет "нет". И после
того, как пообещал все, что мог, после того, как сотню раз умолял простить его,
после того, как стал на колени и попытался поцеловать ей руку, которую она резко
отдернула, он сел на стульчак в своей визитке и в своих гетрах и заплакал,
заплакал навзрыд, как ребенок. Представьте неживую, стерильную, белоплиточную
ванную, дробящийся свет, словно от тысячи зеркал, рассыпанных под увеличительным
стеклом, -- и эту тень прежнего барона, в визитке и гетрах, с позвоночником,
нашпигованным ртутью, который задыхается от рыданий, пыхтя, как паровоз перед
отправлением. Я просто не знал, что мне делать. Мужик, вот так сидящий на
унитазе и рыдающий, -- это действовало мне на нервы. Позднее я привык к этому.
Стал толстокожим. Теперь я знаю наверняка, что, не будь тех 250 лежачих больных,
которых Рабле должен был навещать дважды в день в лионской больнице, он не был
бы столь неистово веселым человеком. Я в этом уверен.
Как бы то ни было, возвращаясь к рыданиям.. Недолгое время спустя, когда на
подходе был очередной ребенок и
571
избавиться от него нельзя было никакими средствами, и все же еще надеясь,
надеясь на что-то, может, на чудо, -- а ее живот разбухал, как спелый арбуз,
наверное, уже месяцев шесть или семь, -- она поддавалась приступам меланхолии и,
лежа на кровати с этим арбузом, лезущим в глаза, принималась рыдать так, что
просто сердце разрывалось. Но я мог в это время лежать в дальней комнате на
кушетке с большой толстой книгой в руках и слушать ее рыдания, напоминавшие мне
о бароне фон Эшенбахе, о его серых гетрах и визитке с отворотами, обшитыми
тесьмой, и темно-красной розе в петлице. Ее рыдания звучали для меня как музыка.
Она рыдала, стараясь вызвать к себе немного сочувствия, но и капли сочувствия не
могла дождаться от меня. Рыдала патетически. Чем больше она впадала в истерику,
тем меньше я к ней прислушивался. Это было все равно что слушать шум и шипение
набегающих волн летней ночью на берегу: зудение москита способно заглушить рев
океана. Как бы то ни было, когда она довела себя до состояния коллапса, когда
соседи потеряли всякое терпение и принялись стучать нам в дверь, ее престарелая
мать выползла из спальни и со слезами на глазах стала умолять меня пойти к ней и
успокоить немного. "Да бросьте вы с ней нянчиться, -- ответил я, -- сама
справится". После чего, прекратив на секунду рыдания, жена вскочила с кровати в
дикой, слепой ярости, косматая и всклокоченная, с мокрыми и распухшими глазами,
и, вновь захлебываясь слезами, принялась колотить меня своими, кулачками,
колотить, пока я не зашелся смехом, да так, что не мог остановиться. И увидев.,
что я раскачиваюсь от смеха как ненормальный, а она устала колотить меня, и
кулачки у нее заболели, она заголосила, как пьяная шлюха:
"Изверг! Сатана!" -- и выскочила из комнаты, как усталая собака. Позже, когда я
немного успокоил ее, когда понял, что, действительно, она нуждается в паре
добрых слов, я завалил ее снова на кровать. Провалиться мне на месте, если после
подобных сцен с рыданиями и воплями, она не бывала самой лучшей сучкой,. какую
только можно представить! Никогда не слышал, чтобы женщина так стенала, несла
невнятицу, как она. "Делай со мной все, что хочешь! -- говорила она тогда. --
Делай, что хочешь!" Я мог поставить ее на голову, изощряться и изгаляться, как
вздумается -- она только больше входила в раж. Маточная истерия, вот что это
было такое! И да поразит меня Господь, как говорил благой учитель, если я лгу
хоть единым словом.
(Господь, упомянутый выше, был определен Св. Августином следующим образом:
"Бесконечная сфера, центр коей всюду, край же нигде".)
572
Однако ж, забавница и шутница! Если дело было до войны и термометр показывал
ноль градусов или ниже, если наступал День Благодарения, или Новый Год, или день
рождения, или случался какой другой повод собраться вместе, то мы поспешали
куда-то всем семейством, чтобы присоединиться к остальным чудищам, составлявшим
живые ветви фамильного древа. Я не уставал поражаться тому, сколь жизнерадостны
были члены нашего семейного клана, несмотря на несчастья, которые всегда их
поджидали. Жизнерадостны несмотря ни на что. В нашей семье были" рак, водянка,