настоящего, а потому бесплодно. В такой части вселенной мы находиться не
можем, так как наше основное отличительное свойство -- это жизнь. Что же
касается смертей, то они могут скользить по оси времени и вверх и вниз.
время?" -- ответ будет: время приходит из смерти. Ибо до тех пор, пока
существует смерть, будет существовать и время. Когда смерть исчезнет,
исчезнет и время. Так что смерть подобно пауку, прядущему нить, прядет наше
время. Потому что, если жизнь находится там, где время не движется,
остановившись в момент настоящего, то смерть пребывает в области, через
которую время течет. Значит, время течет сквозь смерть и останавливается в
жизни. В той самой точке, где пересекаются вечность и время на крестовине
оконного переплета души...
цепью, и прекратил дальнейшие изыскания. Он был не из тех, кого подолгу
одолевают подобные мысли и поиски. По прошествии трех дней пути они прибыли
в Петроварадин с измятыми бородами и окоченевшими ногами. Этот город на
берегу огромной реки был последним, что видел в своей жизни господин
капитан. От одного из конвоиров он услышал тогда слова, которые можно было
воспринять одновременно как утешение, угрозу и даже мораль:
посередине, и ты бежишь, бежишь, может быть, давно уже мимо пробежал, да сам
того не знаешь, не заметил, когда это произошло. Так никогда и не узнаешь.
Поэтому бежишь дальше.
подземную камеру, где царила вечная осень, а точнее говоря, вечная осенняя
ночь, потому что дневной свет сюда не проникал. Прежде чем люк камеры над
ним закрылся, господин капитан фон Вит-кович успел заметить солдатскую
кровать, покрытую инеем, католическое распятие на стене (хотя сам господин
капитан был православным) и большую решетку, закрывающую окно, смотревшее в
мрачный подземный коридор. Возле окна находился стол, на котором он увидел
незажженную свечу, бумагу и пишущую машинку фирмы "Корона". На кровати
лежала Библия на чешском языке (хотя господин фон Виткович был сербом).
Витковичу пришли в голову две тревожные мысли. Во-первых, имеет ли
кто-нибудь право и может ли (с юридической точки зрения) приговорить чужую
душу (пусть даже в данных обстоятельствах осужденный лично пребывает в ней)
к пожизненному заключению? И не следует ли, с целью предотвращения возможной
серьезной судебной ошибки, обратить внимание следователей на все эти
запутанные обстоятельства? А во-вторых,. какая она, эта новая душа,
простирающаяся в обе стороны света вокруг него на километры, а потом и мили,
-- православная, какой была его прежняя, собственная душа, или
протестантская, или, может быть, даже католическая? Это был важный вопрос,
поскольку господин капитан фон Виткович хотел бы заранее знать, какую душу
будут взвешивать черти, когда он окажется на Страшном Суде, -- вот эту,
чужую, кто ее знает чью, может мусульманскую, а может даже принадлежавшую
раньше какому-нибудь раввину, или же его собственную, православную душонку,
которая дала тягу, стоило только прозвучать судебному приговору.
за этой чужой душой, в которую он был заточен вместе со своей тюрьмой и
Петроварадином над нею, за этой новой и чуждой ему душой, через которую
теперь текли невидимый Дунай и едва видимая его собственная жизнь.
кровать, господин капитан, разумеется, знал, что, несмотря на уже вынесенный
приговор, от него ждут дальнейших признаний и информации относительно этого
дела, связанного с военными, в котором был замешан и он. Именно поэтому
следователь господин фон Мельк распорядился поставить в камере свечу и
пишущую машинку -- он очень надеялся, что его подопечный заполнит аккуратную
стопку бумаги, положенную тут же на столе, дополнительными признаниями.
Господин следователь и сейчас время от времени приподнимал крышку люка и
смотрел вниз на маленькое и слабое тело, обильно покрытое волосами,
напоминавшими проросшую черную пшеницу. Глядя вниз, он недоумевал, как это
может быть, что по лицу заключенного годы пролетают быстрее, чем по его
собственному лицу, при этом он, конечно, и вообразить не мог, что тело,
ставшее предметом его служебных интересов, доступно его наблюдению лишь
сквозь чужую, то есть чью-то третью, душу, которая, таким образом привнося
непредвиденные затруднения в дело господина капитана фон Витковича,
представляет собой серьезную угрозу официальному расследованию всех его
обстоятельств в целом.
господину следователю о любых изменениях в поведении заключенного, так что
они бдительно следили за своей жертвой, которая со своей стороны следила за
чужой душой, на дне которой находилась. В таком наблюдении и для одной и для
другой стороны время бежало быстро, и вот наступило уже упомянутое солнечное
утро (как заметил господин фон Виткович, чужой душе было известно, что
наверху, над ними, утро и светит солнце, притом что сам он этого не знал, и
знать не мог). Итак, в то утро господин капитан пришел к бесспорному выводу,
что чужая душа, внутри которой он в тот момент, сидя за столом, завтракал,
была гораздо медлительнее его настоящей души. А некоторое время спустя,
ночью (если это действительно была ночь), капитана фон Витковича разбудил
кашель. В густом мраке его камеры кто-то кашлял. Кашляла чужая душа,
заболевшая какой-то особой метафизической простудой. Но это само по себе
вовсе не встревожило капитана фон Витковича. Его встревожило другое. По
кашлю нетрудно было догадаться, что эта новая душа была не мужской, а
женской.
-- подумал господин фон Виткович и впервые сел за пишущую машинку. Он начал
печатать, и охрана, которая получила строжайший приказ (на тот случай, если
он примется за дело) ни под каким видом, даже наблюдением, не мешать ему,
оживилась и с довольным видом прислушивалась к звуку машинки.
него заурчало, как в животе, и он ринулся к камере, чтобы лично во всем
удостовериться.
иногда после какой-нибудь буквы капитан фон Виткович останавливался надолго,
иногда сразу ударял по нескольким клавишам и машинку заклинивало, но в целом
дело продвигалось довольно быстро, что и неудивительно в случае господина
фон Витковича, у которого были проворные руки, до сих пор сохранившие память
обо всех изгибах тела его супруги.
коем случае не выносить из камеры ни одного листа того доноса или признания
или чего-то еще, что господин капитан каждое утро отстукивал на машинке, а
только бесперебойно снабжать его новыми свечами.
господина следователя и его начальства. Один из охранников (человек
туповатый, но, может быть, именно поэтому и понимающий, что в подвале свечу
гасить никто не будет), несмотря на запрет, заглянул в камеру через глазок
как раз в тот момент, когда господин капитан фон Виткович сидел на самом
краешке чужой души, в которую он был заключен, и печатал на машинке.
Охранник был настолько изумлен тем, что увидел, а вернее, тем, чего он не
увидел, что немедленно вызвал господина следователя. Господин капитан фон
Виткович печатал в полной тьме. Он вообще не зажигал свечей и проводил дни и
ночи во мраке, стуча на машинке вслепую, в совершенной темноте.
окружающую меня чужую душу на ощупь впотьмах?"
не слишком удручал такой поворот дела. Он надеялся, что в продолжающемся
следствии над остальными подозреваемыми в этом запутанном деле полезными
могут оказаться даже страницы, напечатанные в темноте. Поэтому он приказал
не изменять тюремный режим господину фон Витковичу. Ему было хорошо известно
золотое правило военной службы: что бы ни произошло -- утрись и тяни лямку
дальше. По-прежнему каждый вечер господин капитан фон Вит-кович ложился на
свою солдатскую кровать, крепко брался рукой за железный стул, стоявший
возле нее, и сквозь чужую душу погружался в сон; как и все сербы, он никогда
ничего не прощал, но и в памяти тоже не держал, так что спал он всегда
спокойно.
конфликт, породивший Первую мировую войну, дело капитана Петара фон
Витковича было пересмотрено, и приговор изменен. Как-то на склоне дня
капитана вывели на крепостной вал и поставили перед взводом вооруженных
винтовками солдат. Он видел, как они целятся в него, и слышал залп. Он был
расстрелян. Второго залпа не потребовалось, уже при первом он упал мертвым.
Тем не менее один из офицеров подошел к нему, чтобы удостовериться в смерти,
потом отошел. Капитана погрузили на мула, от которого несло прокисшим потом,
отвезли к дереву, возле которого трое солдат уже выкопали могилу, и опустили
в землю. Забрасывая его тело землей, они время от времени останавливались и
шапками вытирали пот. Наконец могильная яма была закопана, внизу волны Дуная
с грохотом разбивались о каменные стены крепости, а зуб у капитана все еще
продолжал слабо ныть.
знаками. Однако на этих страницах, которые немедленно стали предметом
анализа самых известных австрийских шифровальщиков, оказались просто
бессмысленные ряды напечатанных в темноте букв, которые не значили ровным
счетом ничего и которые нельзя было расшифровать даже с помощью самых редких
и секретных ключей. За этими вслепую набросанными буквами не было никакого
тайного смысла, никакой скрытой или очевидной информации. Что, например,
можно было выжать из такой записи:
Шилова Юлия
Корнев Павел
Акунин Борис
Куликов Роман
Лукьяненко Сергей
Беляев Александр