скачет ли по темной дороге верховой из района, чтобы спустить
директиву на село. Каждую новую директиву он читал с
любопытством будущего наслаждения, точно подглядывал в
страстные тайны взрослых, центральных людей. Редко проходила
ночь, чтобы не появлялась директива, и до утра изучал ее
активист, накапливая к рассвету энтузиазм несокрушимого
действия. И только изредка он словно замирал на мгновение от
тоски жизни -- тогда он жалобно глядел на любого человека,
находящегося перед его взором; это он чувствовал воспоминание,
что он головотяп и упущенец,-- так его называли иногда в
бумагах из района. "Не пойти ли мне в массу, не забыться ли в
общей, руководимой жизни?"-- решал активист про себя в те
минуты, но быстро опоминался, потому что не хотел быть членом
общего сиротства и боялся долгого томления по социализму, пока
каждый пастух не очутится среди радости, ибо уже сейчас можно
быть подручным авангарда и немедленно иметь всю пользу будущего
времени. Особенно долго активист рассматривал подписи на
бумагах: эти буквы выводила горячая рука округа, а рука есть
часть целого тела, живущего в довольстве славы на глазах
преданных, убежденных масс. Даже слезы показывались на глазах
активиста, когда он любовался четкостью подписей и
изображениями земных шаров на штемпелях; ведь весь земной шар,
вся его мякоть скоро достанется в четкие, железные руки,--
неужели он останется без влияния на всемирное тело земли? И со
скупостью обеспеченного счастья активист гладил свою истощенную
нагрузками грудь.
сторожить политические трупы от зажиточного бесчестья: видишь,
как падает наш героический брат!
сельсовета. Там покоились его два товарища. Самая большая
лампа, назначенная для освещения заседаний, горела над
мертвецами. Они лежали рядом на столе президиума, покрытые
знаменем до подбородков, чтобы не были заметны их гибельные
увечья и живые не побоялись бы так же умереть.
в их молчаливые лица. Уж ничего не скажет теперь Сафронов из
своего ума, и Козлов не поболит душой за все организационное
строительство и не будет получать полагающуюся ему пенсию.
нарушало обобществленного имущества и тишины коллективного
сознания. Чиклин закурил, приблизился к лицам мертвых и
потрогал их рукой.
Сафронов тоже был спокоен, как довольный человек, и рыжие усы
его, нависшие над ослабевшим полуоткрытым ртом, росли даже из
губ, потому что его не целовали при жизни. Вокруг глаз Козлова
и Сафронова виднелась засохшая соль бывших слез, так что
Чиклину пришлось стереть ее и подумать -- отчего ж это плакали
в конце жизни Сафронов и Козлов?
все-таки?
разрушенной груди и не имело чувства.
долгому скорбящему звуку, поющему в листве, в плетнях и в
мирной кровле деревни; безучастно, как в пустоте, проливалась
свежая влага, и только тоска хотя бы одного человека,
слушающего дождь, могла бы вознаградить это истощение природы.
Изредка вскрикивали куры в огороженных захолустьях, но их
Чиклин уже не слушал и лег спать под общее знамя между Козловым
и Сафроновым, потому что мертвые -- это тоже люди.
Сельсоветская лампа безрасчетно горела над ними до утра, когда
в помещение явился Елисей и тоже не потушил огня; ему было все
равно, что свет, что тьма. Он без пользы постоял некоторое
время и вышел так же, как пришел.
уставился в мутную сырость порожнего места. На том месте
собрались грачи для отлета в теплую даль, хотя время их
расставания со здешней землей еще не наступило. Еще ранее
отлета грачей Елисей видел исчезновение ласточек, и тогда он
хотел было стать легким, малосознательным телом птицы, но
теперь он уже не думал, чтобы обратиться в грача, потому что
думать не мог. Он жил и глядел глазами лишь оттого, что имел
документы середняка, и его сердце билось по закону.
окну и прислонился к стеклу; он постоянно прислушивался ко
всяким звукам, исходящим из масс или природы, потому что ему
никто не говорил слов и не давал понятия, так что приходилось
чувствовать даже отдаленное звучание.
навзничь. Чиклин курил и равнодушно утешал умерших своими
словами:
остался, буду теперь, как ты; стану умнеть, начну выступать с
точкой зрения, увижу всю твою тенденцию, ты вполне можешь не
существовать...
стекло.
но тебя начну иметь постоянно. Всю твою погибшую жизнь, все
твои задачи спрячу в себя и не брошу их никуда, так что ты
считай себя живым. Вуду день и ночь активным, всю
организационность на заметку возьму, на пенсию стану, лежи
спокойно, товарищ Козлов!
все равно смотрел, раз глядеть ему было некуда. Чиклин помолчал
и, чувствуя, что Сафронов и Козлов теперь рады, сказал:
и сделаю всю его задачу на свете! Все равно жить для самого
себя я не знаю как!.. Чья это там морда уставилась на нас?
Войди сюда, чужой человек!
что штаны спустились с его живота, хотя вчера вполне еще
держались. Елисей не имел аппетита к питанию и поэтому худел в
каждые истекшие сутки.
ничего не отвечая, наставя на Чиклина свои бледные, пустые
глаза.
нашу массу.
находилось последнее сборище грачей; грачи ему дали дорогу, и
Елисей увидел того мужика, который был с желтыми глазами; он
приставил гроб к плетню и писал на нем свою фамилию печатными
буквами, доставая изобразительным пальцем какую-то гущу из
бутылки.
мертвых не обмывали еще в совете? Пугаюсь, как бы казенный
инвалид не приехал на тележке, он меня рукой тронет, что я жив,
а двое умерли.
участие и сочувствие; Елисей тоже побрел ему вслед, не зная,
где ему лучше всего находиться.
носил их поочередно в голом состоянии окунать в пруд, а потом,
вытерев насухо овчинной шерстью, снова одел и положил оба тела
на стол.
чтоб он стал жить сознательно. Мужик было упал, но побоялся
далеко уклоняться, дабы Чиклин не подумал про него чего-нибудь
зажиточного, и еще ближе предстал перед ним, желая посильнее
изувечиться и затем исходатайствовать себе посредством мученья
право жизни бедняка. Чиклин, видя перед собою такое существо,
двинул ему механически в живот, и мужик опрокинулся, закрыв
свои желтые глаза.
мужик стих.
свалил поперек прежних мертвых, а уж потом приноровил как
следует, уложив его тесно близ боков Сафронова и Козлова. Когда
Прозоров Александр
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Смоленский Вадим
Перумов Ник