оконечность должна была быть видна между землечерпалкой и
набережной внешнего порта.
вечер. У воскресенья уже появилось прошлое. Виллы и серый
парапет казались свежими воспоминаниями. Лица одно за другим
теряли свой праздный вид, приобретали почти нежное выражение.
парня с грубым лицом.
совсем очистилось, слегка розовея на горизонте.
фонарщик. Дети подстерегают его приход -- это сигнал к
возвращению домой. Но то был последний отблеск солнца. Небо еще
оставалось светлым, но землю окутал сумрак. Толпа редела, стал
отчетливо слышен рокот моря. Молодая женщина, опершись обеими
руками о парапет, подняла к небу синее лицо, перечеркнутое
черным -- губной помадой. На мгновение я подумал: уж не полюблю
ли я людей. Но в конце концов, это ведь их воскресенье, не мое.
остановившийся рядом со мной мальчуган восторженно прошептал:
"Ой! маяк!"
приключения.
Маленькую Прадо. Железные щиты на витринах опущены. Улица
Турнебрид освещена, но безлюдна, она утратила свою недолгую
утреннюю славу: в этот час она ничем не отличается от соседних
улиц. Поднялся довольно сильный ветер. Я слышу, как громыхает
жестяная шляпа архиепископа.
читают вечернюю газету, слушая радио. Окончившееся воскресенье
оставило у них привкус пепла, их мысли уже обращены к
понедельнику. Но для меня не существует ни понедельников, ни
воскресений -- просто дни, которые толкутся в беспорядке, а
потом вдруг вспышки, вроде нынешней.
другом качестве. Не могу это описать: это как Тошнота, только с
обратным знаком, словом, у меня начинается приключение, и когда
я спрашиваю себя, с чего я это взял, я понимаю, в чем дело: Я
ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СОБОЙ И ЧУВСТВУЮ, ЧТО Я ЗДЕСЬ; ЭТО Я прорезаю
темноту, и я счастлив, точно герой романа.
Бас-де-Вьей; вон там, на углу этой тихой улицы, и начнется моя
жизнь. И я иду вперед с ощущением неотвратимости. На углу улицы
виднеется что-то похожее на белую тумбу. Издали она казалась
черной, а теперь с каждым шагом становится все белее и белее. В
этом темном теле, которое мало-помалу освещается, есть что-то
необыкновенное, когда оно станет совсем светлым, совсем белым,
я остановлюсь с ним рядом, и вот тут-то и начнется приключение.
Этот белый, выступающий из темноты маяк, уже так близко, что
мне почти страшно, -- я едва не повернул обратно. Но чары
разрушать нельзя. Я иду вперед, протягиваю руку, касаюсь тумбы.
Святой Цецилии, окна которой освещены. Громыхает жестяная
шляпа. Не знаю, в самом ли деле мир вдруг уплотнился или это я
слил звуки и формы в нерасторжимом единстве и даже представить
себе не могу, что то, что меня окружает, может быть чем-то еще,
а не тем, что оно есть.
сердце; я обшариваю взглядом безлюдную площадь. Я ничего не
вижу. Поднялся довольно сильный ветер. Я ошибся: улица
Бас-де-Вьей -- просто остановка на моем пути: ЭТО ждет меня в
глубине площади Дюкотон.
точки счастья. В Марселе, Шанхае, в Мекнесе чего я только не
делал, чтобы добиться такой полноты чувства. А сегодня, когда я
уже ничего не жду, когда я возвращаюсь домой после бесплодного
воскресенья, -- оно тут как тут.
один, но шагаю словно вступающее в город войско. В эту минуту
над морем звучит музыка с плывущих кораблей; во всех городах
Европы зажигаются огни; коммунисты и нацисты стреляют на улицах
Берлина; безработные слоняются по Нью-Йорку; женщины в жарко
натопленных комнатах красят ресницы за своими туалетными
столиками. А я -- я здесь, на этой безлюдной улице, и каждый
выстрел из окна в Нойкельне, каждая кровавая икота уносимых
раненых, каждое мелкое и точное движение женщин, накладывающих
косметику, отдается в каждом моем шаге, в каждом биении моего
сердца.
не ждут в глубине пассажа? Но ведь и на площади Дюкотон в конце
улицы Турнебрид есть что-то, что нуждается во мне, чтобы
явиться на свет. Я в растерянности -- каждое движение обязывает
меня. Я не знаю, чего от меня ждут. Однако надо выбирать: я
жертвую пассажем Жилле, я так и не узнаю, что он для меня
приберег.
перенесу такого разочарования. Неужели со мной и в самом деле
ничего не случится? Я подхожу к светящейся витрине кафе
"Мабли". Я сбит с толку, я не знаю, стоит ли туда входить, я
заглядываю внутрь сквозь большие запотевшие стекла.
испарений влажной одежды. Кассирша сидит за своей стойкой. Я ее
знаю, она рыжая, как я, и в животе у нее гнездится болезнь,
женщина медленно гниет под своими юбками с печальной улыбкой,
похожей на запах фиалки, который источают иногда разлагающиеся
тела. Меня пробирает озноб: это... это она ждала меня. Она все
время сидела здесь, воздвигнув над стойкой свой неподвижный
торс, она улыбалась. Из глубины этого кафе что-то возвращается
вспять к разрозненным мгновениям нынешнего воскресенья и
сливает их воедино, придавая им смысл: я пережил этот день для
того, чтобы под конец прийти сюда, прижаться лбом к этому
стеклу и смотреть на это тонкое лицо, расцветающее на фоне
гранатовой портьеры. Все замерло, моя жизнь замерла: это
громадное стекло, тяжелый, синий, как вода, воздух, это жирное,
белое растение в водной глубине и я сам -- мы образуем некое
единство, неподвижное и законченное, я счастлив.
ощущал ничего, кроме горького разочарования. Я думал: "Пожалуй,
ничем на свете я не дорожу так, как предчувствием приключения.
Но оно является по своей прихоти и мгновенно уходит, и когда
оно уходит, я исчерпан до дна! Но неужто же оно наносит мне эти
краткие иронические визиты лишь для того, чтобы доказать мне,
что я прохлопал свою жизнь".
холодным светом фонарей улицах, агонизировало громадное
социальное явление -- воскресенье приходило к концу.
"Я был совсем один, но я шагал, словно вступающее в город
войско"?
прояснить некоторые обстоятельства. Надо остерегаться
литературщины. Надо писать первое, что просится на кончик пера,
не выбирая слов.
возвышенному. Когда мне было двадцать лет, я напивался и потом
уверял, что я из породы Декартов. Я отлично понимал, что
пыжусь, но продолжал свое, мне это нравилось. А на другой день
мне было так мерзко, точно я проснулся на кровати среди
блевотины. Когда я пьян, меня не рвет, но лучше бы уж рвало.
Вчера я даже не мог бы оправдаться, что пьян. Я просто
воодушевился, как дурак. Мне надо очиститься с помощью
отвлеченных мыслей, прозрачных, как вода.
доказательство налицо. Это скорее способ, каким нанизываются
мгновения. Происходит, по-моему, вот что: ты вдруг начинаешь
чувствовать, что время течет, что одно мгновение влечет за
собой другое, а это другое -- третье и так далее; что каждое
мгновение исчезает, что бесполезно пытаться его удержать и т.п.
И тогда это свойство мгновений ты переносишь на то, что
происходит внутри этих мгновений; то, что принадлежит форме,
Ильин Андрей
Маккарти Кормак
Березин Федор
Лукин Евгений
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия