Чтение 16–й страницы книги ~Зуб мудрости~

спицей зубами в руку так, что она уронила спицу и взвыла не
своим голосом.

Прибежали другие таможенники. Полная комната. Хотели
составить протокол о нападении на представителя таможенных
властей при исполнении служебных обязанностей.

Меня спас мой возраст. Таких не сажают по политическим
статьям.

- А то было бы здорово! Я была бы самой юной политической
заключенной, и во всем мире прогрессивное человечество
устраивало бы демонстрации протеста и било бы стекла в окнах
советских посольств. А уж как гордился бы мной прадедушка
Лапидус - старый политический каторжанин, сидевший при всех
властях. Яблоко, мол, от яблони недалеко падает.

Жил на свете человек и любил всех людей одинаково. Был
интернационалистом. И оттого у него было радостно на душе и
взирал он на род людской с доверием и улыбкой.

А потом воспитатель подрастающего поколения, педагог с
дипломом, член коммунистической партии, дура непроходимая
Мария Филипповна открыла ему глаза на мир, рассказала про
дружбу советских народов, и свет погас в его очах и мир стал
серым и неуютным.

Меня отпаивали валерианкой, надо мной кудахтали бабушки и
дедушки, папа и мама лезли из кожи вон, чтоб успокоить мой
встревоженный умишко, приучить меня к тому, что я не как все,
а - еврейка, что с этим тоже можно жить. Как живут до старости
с наследственной болезнью. Не очень хорошо живут, но все же
живут. Не умирают.

Мне объясняли вперемежку с успокоительными каплями, что
евреи не такие уж плохие люди. А совсем наоборот. Например,
мама с папой. Разве они нехорошие?

Я согласно кивала, тряся мокрыми зареванными щеками.

А бабушка Люба? А дедушка Лева? А прадедушка Лапидус?
Даже Карл Маркс - вождь мирового пролетариата был евреем. Эта
новость подействовала лучше валериановых капель. Во мне
пробились первые ростки национальной гордости.

А когда мама сообщила мне, что моя любимая подружка из
соседнего подъезда Инесса, по кличке "Инесс-Баронес", тоже
еврейка, сладкий яд национализма разлился по моим жилам.

- Мы лучше всех других людей! - твердо решила я и отныне
стала смотреть на весь остальной мир свысока, презрительно
прищурив глаза.

Я узнала, что наши враги, именуемые антисемитами,
изображают нас длинноносыми, с торчащими ушами, эдакими
жалкими подленькими созданиями, сосущими кровь из всего
человечества.

У меня короткий нос и серые глаза. У папы - тоже. И у
мамы. Идиоты эти антисемиты. Много они понимают. В нас,
евреях.

Теперь уж, когда я шла по улице или ехала в метро, больше
не улыбалась всем подряд, а старательно искала среди множества
лиц одно, с еврейскими чертами. И одаривала улыбкой только это
лицо. Ничего, мол, держись! Мы с тобой один народ, а остальные
- пусть живут сами по себе.

Иногда я вваливалась домой с прогулки и ошарашивала
домашних радостной новостью:

- Сейчас мне попался на улице один еврей! Длинноносый!
Уши торчат! Я залюбовалась им! Он был самый красивый среди
всех... этих... остальных.

Старшим становилось неловко от моих восторгов. Они
отводили глаза и вздыхали. А пра Лапидус качал своей
серебряной головой.

- Стоило после этого делать революцию и положить столько
жизней за равенство и братство.

У Б.С. есть приятель-американец. Коллега. Врач. Он,
видать, славный человек и хорошо относится к Б.С. Старается
поддержать его морально в нелегкой битве, которую ведет Б.С.
за американский медицинский диплом. Б.С. лезет из кожи вон,
буквально грызет зубами гранит науки на чужом языке, и на
очередном экзамене срывается, падает вниз. Трудно почти в
пятьдесят лет снова учиться.

Этот американец, по имени Сэймур покровительствует нашему
незадачливому великовозрастному ученику. Бывает у нас в
гостях, увозит к себе на Лонг-Айленд. Б.С. прихватывал и нас с
мамой, и мы гостили у Сэймура в его двухэтажном доме, сидели у
горящего камина, жарили шашлыки во дворе.

Все это делали взрослые. А меня спроваживали к сыну
Сэймура, которого звали Ларри. Такой же, как отец, славный
мальчишка. На год моложе меня. Физически. А умственно, по
знаниям, вдвое.

Я себя уже чувствую женщиной. Меня волнует близость
мужчины. А Ларри - рослый, крепкий, мускулистый. У него, как в
кино, крутая челюсть, хороший профиль. И я чувствую, как у
меня пылают щеки, когда он близко наклоняется ко мне. А он,
как дитя. И в ус не дует. Ничего не чувствует. Толкает, -
хватает меня руками, как мальчишка, сексуально абсолютно
"спящая красавица". Проснется попозже. И тогда - держись,
девчонки. Ох, и поплачут из-за него женщины. Этот сердцегрыз
не одну сведет с ума.

Не поплачут из-за Ларри женщины. Рыдает лишь одна
женщина. Его мама. Да и моя немножко. И я не удержалась от
слез.

Ларри внезапно умер. Так и не став красавцем мужчиной,
каким он обещал быть. Случилось нечто чудовищное, уму
непостижимое. Его свалила какая-то болезнь, от которой нет
спасения. Лучшие врачи и лучшей больнице Нью-Йорка-коллеги его
отца-дрались за жизнь Ларри. И оказались бессильны.

Ларри потерял сознание и больше уже не приходил в себя.
Он впал, как говорят медики, в коматозное состояние. Это уже
почти смерть. Его подсоединили к специальной машине, которая
за него дышала и еще чего-то делала, чтоб поддержать искру
жизни в его бесчувственном теле.

Мать и отец не отходили от мальчика. Б.С., хоть еще не
имеет американского диплома, тоже не вылезал из больницы.
Сэймур очень уважает его медицинский опыт и талант и попросил
его дать свое заключение. Б.С. хотел бы сказать что-нибудь
утешительное, но, как и американские врачи, никакого
спасительного выхода не увидел. Даже если мальчик чудом не
умрет, он обречен быть идиотом, растением, а не человеком.

И тогда Сэймур, отец Ларри, потребовал, чтоб отключили от
сына машину. То есть умертвить его. Убить.

Когда я об этом узнала, со мной сделалась истерика. Я
выла в потолок, как ненормальная.

Хладнокровно решили убить человека. Родной отец. И Б.С.
со своими знаниями и талантами.

Я не поехала на похороны. Я не хотела видеть его
родителей. И их знакомых врачей.

Моя мама тоже не поехала. Поехал Б.С., ласково и
покровительственно похлопав меня по плечу:

- Это жестоко, но разумно. Если бы удалось сохранить
Ларри жизнь, он бы этого даже не ощутил. А для родителей был
бы сплошной кошмар. Кому же от этого польза?

- Польза? - закричала я. - Какое гадкое слово! Не
произносите его при мне.

- Никуда не денешься, милая, - сказал Б.С. - Тебе еще не
раз придется с ним сталкиваться в жизни.

Когда он ушел, я с надеждой посмотрела маме в глаза.
Может, она утешит меня? Но я тут же отвела взгляд.

Я вспомнила, как еще в Москве мама сказала мне эту фразу:

- Жестоко, но разумно. Таков неписаный закон жизни.

Да пропадите вы все пропадом с такими законами, которые
даже постеснялись написать, чтоб никому лично не брать на душу
греха.

К нам на балкон повадились дикие голуби. Парочка. Стали в
клювах таскать всякий мусор, чтобы свить гнездо. Была ранняя
весна. Балкон еще с зимы был наглухо закрыт, и это позволило
голубям свить гнездо. Мама не успела вымести мусор с балкона.
Когда спохватилась, было поздно. В гнезде вылупились из яиц
два птенца. Уродливые голые создания.

Их тронуть мама не посмела. Из-за гуманизма. И терпела
грязь и писк на балконе.

Я же задохнулась от радости. Мне сама судьба подкинула
подарок: наблюдать день за днем чудо природы, как из черт
знает чего возникают красивые благородные птицы. Один птенец
был покрепче другого и отбирал пищу у своего брата. Второй,
хилый, несчастненький, голосил от голода, тянул открытый
клювик к матери, а она, сука, все отдавала своему любимцу,
крепышу.

Однажды утром я обнаружила, что несчастненького мать
выбросила из гнезда, и он, жалко растопырив голые фиолетовые