Чтение 16–й страницы книги ~Один день Ивана Денисовича~

Ты, мол, закурить догадайся дать.

Дает Цезарь и закурить. Он в бригаде одного кавторанга и придерживается,
больше ему не с кем душу отвесть.

-- В тридцать второй человека нет! В тридцать второй! -- шумят все.

Улупил помощник бригадира 32-й и еще с ним парень один -- туда, к
авторемонтным, искать. А по толпе: кто? да что? -- спрашивают. И дошло до
Шухова: нету молдавана маленького чернявого. Какой же это молдаван? Не тот
ли молдаван, что, говорят, шпионом был румынским, настоящим шпионом?

Шпионов -- в каждой бригаде по пять человек, но это шпионы деланные,
снарошки. По делам проходят как шпионы, а сами пленники просто. И Шухов
такой же шпион.

А тот молдаван -- настоящий.

Начкар как глянул в список, так и почернел весь. Ведь если шпион сбежал
-- это что начкару будет?

А толпу всю и Шухова зло берет. Ведь это что за стерва, гад, падаль,
паскуда, загребанец? Уж небо темно, свет, считай, от месяца идет, звезды
вон, мороз силу ночную забирает -- а его, пащенка, нет! Что, не наработался,
падло? Казенного дня мало, одиннадцать часов, от света до света? Прокурор
добавит, подожди!

И Шухову чудно', чтобы кто-то так мог работать, звонка не замечая.

Шухов совсем забыл, что сам он только что так же работал, -- и досадовал,
что слишком рано собираются к вахте. Сейчас он зяб со всеми, и лютел со
всеми, и еще бы, кажется, полчаса подержи их этот молдаван, да отдал бы его
конвой толпе -- разодрали б, как волки теленка!

Вот когда стал мороз забирать! Никто не стоит -- или на месте
переступает, или ходит два шага вперед, два назад.

Толкуют люди -- мог ли убежать молдаван? Ну, если днем еще убег -- другое
дело, а если схоронился и ждет, чтобы с вышек охрану сняли, не дождется.
Если следа под проволокой не осталось, где уполз, -- трое суток в зоне не
разыщут и трое суток будут на вышках сидеть. И хоть неделю -- тоже. Это уж
их устав, старые арестанты знают. Вообще, если кто бежал -- конвою жизнь
кончается, гоняют их безо сна и еды. Так та'к иногда разъярятся -- не берут
беглеца живым. Пристреливают.

Уговаривает Цезарь кавторанга:

-- Например, пенсне на корабельной снасти повисло, помните?

-- М-да... -- Кавторанг табачок покуривает.

-- Или коляска по лестнице -- катится, катится.

-- Да... Но морская жизнь там кукольная.

-- Видите ли, мы избалованы современной техникой съемки...

-- Офицеры все до одного мерзавцы...

-- Исторически так и было!

-- А кто ж их к бой водил?... Потом и черви по мясу прямо как дождевые
ползают. Неужели уж такие Были?

-- Но более мелких средствами кино не покажешь!

-- Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки
говённой, да не мо'я, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы...

-- А-а-а! -- завопили зэки. -- У-у-у!

Увидели: из авторемонтных три фигурки выскочило, значит с молдаваном.

-- У-у-у! -- люлюкает толпа от ворот.

А как те ближе подбежали, так:

-- Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!!

И Шухов тоже кричит:

-- Чу-ма!

Да ведь шутка сказать, больше полчаса времени у пятисот человек отнял!

Вобрал голову, бежит, как мышонок.

-- Стой! -- конвой кричит. И записывает: -- Ка -- четыреста шестьдесят.
Где был?

А сам подходит и прикладом карабин поворачивает.

Из толпы всё кричат:

-- Сволочь! Блевотина! Паскуда!

А другие, как только сержант стал карабин прикладом оборачивать, затихли.

Молчит молдаван, голову нагнул, от конвоя пятится. Помбригадир 32-й
выступил вперед:

-- Он, падло, на леса штукатурные залез, от меня прятался, а там угрелся
и заснул.

И по захрястку его кулаком! И по холке!

А тем самым отогнал от конвоира.

Отшатнулся молдаван, а тут мадьяр выскочил иа той же 32-й да ногой его
под зад, да ногой под зад! (Мадьяры вообще румын не любят.)

Это тебе не то, что шпионить. Шпионить и дурак может. У шпиона жизнь
чистая, веселая. А попробуй в каторжном лагере оттянуть десяточку на
[общих]!

Опустил конвоир карабин.

А начкар орет:

-- А-тайди от ворот! Ра'-зобраться по пять!

Вот собаки, опять считать! Чего ж теперь считать, как и без того ясно?
Загудели зэки. Все зло с молдавана на конвой переметнулось. Загудели и не
отходят от ворот.

-- Что-о? -- начкар заорал. -- На снег посадить? Сейчас посажу. До утра
держать буду!

Ничего мудрого, и посадит. Сколь раз сажали. И клали даже: "Ложись!
Оружие к бою!" Бывало это все, знают зэки. И стали легонько от ворот
оттрагивать.

-- Ат-ходи! Ат-ходи! -- понуждает конвой.

-- Да и чего, правда, к воротам-то жметесь, стервы? -- задние на передних
злятся. И отходят под натиском.

-- Ра-зобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!

А уж месяц в силу полную светит. Просветлился, багровость с него сошла.
Поднялся уж на четверть добрую. Пропал вечер!... Молдаван проклятый. Конвой
проклятый. Жизнь проклятая...

Передние, кого просчитали, оборачиваются, на цыпочки лезут смотреть -- в
пятерке последней двое останется или трое. От этого сейчас вся жизнь
зависит.

Показалось было Шухову, что в последней пятерке их четверо останется.
Обомлел со страху: лишний! Опять пересчитывать! А оказалось, Фетюков, шакал,
у кавторакга окурок достреливал, зазевался, в свою пятерку не переступил
вовремя, и тут вышел вроде лишний.

Помначкар со зла его по шее, Фетюкова.

Правильно!

В последней -- три человека. Сошлось, слава тебе Господи!

-- А-тайди от ворот! -- опять конвой понуждает.

Но в этот раз зэки не ворчат, видят: выходят солдаты из вахты и оцепляют
плац с той стороны ворот.

Значит, выпускать будут.

Десятников вольных не видать, прораба тоже, несут ребятишки дрова.

Распахнули ворота. И уж там, за ними, у переводин бревенчатых, опять
начкар и контролер:

-- Пер-рвая! Вторая! Третья!...

Еще раз если сойдется -- снимать будут часовых с вышек.

А от вышек дальних вдоль зоны хо-го сколько топать! Как последнего зэка
из зоны выведут и счет сойдется -- тогда только по телефону на все вышки
звонят: сойти! И если начкар умный -- тут же и трогает, знает, что зэку
бежать некуда и что те, с вышек, колонну нагонят. А какой начкар дурак --
боится, что ему войска не хватит против зэков, и ждет.

Из тех остолопов и сегодняшний начкар. Ждет.

Целый день на морозе зэки, смерть чистая, так озябли. И, после съема
стоячи, целый час зябнуть. Но и все ж их не так мороз разбирает, как зло:
пропал вечер! Уж никаких дел в зоне не сделаешь.

-- А откуда вы так хорошо знаете быт английского флота? -- спрашивают в
соседней пятерке.

-- Да, видите ли, я прожил почти целый месяц на английском крейсере, имел
там свою каюту. Я сопровождал морской конвой. Был офицером связи у них.

-- Ах, вот как! Ну, уже достаточно, чтобы вмазать вам двадцать пять.

-- Нет, знаете, этого либерального критицизма я не придерживаюсь. Я
лучшего мнения о нашем законодательстве.

(Дуди-дуди, Шухов про себя думает, не встревая. Сенька Клевщин с
американцами два дня жил, так ему четвертную закатили, а ты месяц на ихем
корабле околачивался, -- так сколько ж тебе давать?)

-- Но уже после войны английский адмирал, черт его дернул, прислал мне
памятный подарок. "В знак благодарности". Удивляюсь и проклинаю!...

Чудно'. Чудно' вот так посмотреть: степь голая, зона покинутая, снег под
месяцем блещет. Конвоиры уже расстановились -- десять шагов друг от друга,
оружие на изготовку. Стадо черное этих зэков, и в таком же бушлате -- Щ-311
-- человек, кому без золотых погонов и жизни было не знато, с адмиралом
английским якшался, а теперь с Фетюковым носилки таскает.

Человека можно и так повернуть, и так...

Ну, собрался конвой. Без молитвы прямо:

-- Шагом марш! Побыстрей!

Нет уж, хрен вам теперь -- побыстрей! Ото всех объектов отстали, так
спешить нечего. Зэки и не сговариваясь поняли все: вы нас держали -- теперь
мы вас подержим. Вам небось тоже к теплу хоц-ца...

-- Шире шаг! -- кричит начкар. -- Шире шаг, направляющий!

Хрен тебе -- "шире шаг"! Идут зэки размеренно, понурясь, как на похороны.
Нам уже терять нечего, все равно в лагерь последние. Не хотел по-человечески
с нами -- хоть разорвись теперь от крику.

Покричал-покричал начкар "шире шаг!" -- понял: не пойдут зэки быстрей. И
стрелять нельзя: идут пятерками, колонной, согласно. Нет у начкара власти
гнать зэков быстрей. (Утром только этим зэки и спасаются, что на работу
тянутся медленно. Кто быстро бегает, тому сроку в лагере не дожить --
упарится, свалится.)