меня, которая обычно давала ответы на мои вопросы, беспрестанно повторяла:
Во псих! Врун чокнутый! Дурак! Осел! Что, раз в жизни правду сказать
слабо? Сам во всем виноват, поэтому хватит сваливать вину на других.
пальма. Землю у корней недавно вскопали, и сейчас в том месте росло
молоденькое деревце, которого я раньше не видел. Я остановился посмотреть
на него. У подножия торчала бронзовая табличка: "Посажено учениками
Баннигской Средней Школы на Мамин День".
кто в этом виноват?
оно милым поплюхиванием толстых листьев.
ответе за то, что со мною сегодня произошло.
единой.
тем, чем являюсь я сегодня.
пришло. Судьба моя ясна передо мною. Смерть, смерть, смерть всем женщинам
сегодня. Я сказал.
путешествовала рыбная вонь - тень не видимая, но обоняемая. Она плелась
за мной вверх по лестнице. Стоило мне зайти в квартиру, как вонь
расползлась по всем углам.
для ногтей, вопросительно глядя на меня.
комнату.
двухактных водевилях. Она остановилась как вкопанная. Нюхнула воздух, и
лицо ее сжалось.
дилетантов. Это рыба.
Ты - монахиня. Женщина. Простая баба. И даже не баба, потому что ты
монахиня. Ты лишь пол-бабы.
всегда предшествовал слезам. Голос ее треснул, не выдержав, и слезы
прорвались наружу.
нашел. Я атеист. Я отвергаю гипотезу Бога.
свою спасать пришлось. Тебе ее дядя Фрэнк выбил.
Зачатие и Воскрешение, он - обычный олух, и все верования его - под
сомнением.
рабочий писатель.
и каждую рамификацию; каждая его вариация и каждая коннотация зачаровывают
меня. Я принадлежу народу.
что они значат!
сердцевины. Она могла высмеивать мои верования и преследовать меня за мою
философию - я бы и слова не сказал. Но никто никогда не посмеет смеяться
над моим языком. Я подбежал к ней через всю комнату.
вытерпеть, но во имя Иеговы, которому ты поклоняешься, не смей меня
оскорблять!
монструозного Яхве, ханженская ты монахиня языческого богопоклонничества
никчемной мерзости земной, не оскорбляй меня! Я возражаю. Я возражаю этому
эмфатически!
зубы и затопала на меня ногами.
двух паразитических женщин, я, наверное, имею право хоть иногда что-нибудь
поесть.
подхватила ее, поднесла к окну, открыла его и выкинула рубашку на улицу.
Затем развернулась с видом: ну, попробуй теперь что-нибудь сделать. Я не
сказал ни слова, лишь холодно взглянул на нее, чтобы она осознала всю
глубину моего презрения. Мать моя стояла ошеломленная, совершенно не
понимая, что происходит; и за миллион лет ей не пришло бы в голову
выбрасывать рубашку просто потому, что она воняет. Без единого слова я
выбежал наружу и обогнул дом. Рубашка свисала с фигового дерева под нашим
окном. Я надел ее и вернулся в квартиру. Остановился точно в том же месте,
где стоял и раньше. Сложил на груди руки и позволил презрению свободно
хлынуть со своей физиономии.
понимала, она считала, что это имеет отношение к сексу или голым женщинам.
назад. Он - Бубус Американус отныне и навсегда.
вошел и сел. Мать принесла мне чистое полотенце. Сказала, что мне следует
вымыться. Я взял полотенце и положил рядом. Неохотно появилась Мона. Тоже
села и попыталась вытерпеть меня на близком расстоянии. Она расстелила
салфетку, и мать принесла ей тарелку супа. Но вонь для Моны была чересчур.
От вида супа ее замутило. Она схватилась за живот, отшвырнула салфетку и
выбежала из-за стола.
на спинку, чтобы немного подумать о женщинах. Мне следовало найти самый
лучший из всех возможных способов уничтожить их. Сомнений не было: с ними
следовало кончать. Я мог их сжечь, разрезать их на кусочки или утопить. В
конце концов, я решил, что утопить - лучше всего. Сделать это я мог с
удобством, принимая ванну сам. А потом выкину останки в канализацию. И они
потекут к морю, туда, где лежат мертвые крабы. Души мертвых женщин будут
беседовать с душами мертвых крабов, и говорить они будут только обо мне.
Слава моя упрочится. Крабы и женщины придут к одному неизбежному
заключению: что я - воплощенный ужас, Черный Убийца Тихоокеанского
Побережья, однако, ужас, уважаемый всеми, как крабами, так и женщинами;
жестокий герой, но герой тем не менее.