ошиблись,- возразила она,- бикини появились в конце века". "Но мы должны
договориться по крайней мере,- продолжал я,- в каком времени мы живем. Я
думаю, они назывались тогда иначеї" "Разве это так важно?" "Во всяком
случае,- сказал я, смеясь, и положил руку на ее колено,- их должны были
носить исключительно смелые девицы". "Э, так мы не договаривались,- сказала
она.- Уберите вашу руку, иначе я потеряю равновесие. У меня и так ноги
затекли". "Я задремал,- пробормотал я,- может, и вы мне снитесь, Роня?"
"Может быть",- сказала она. "Но ведь во сне, не правда ли, все позволено. Во
сне все происходит так, как оно происходит, во сне не надо спрашивать
разрешения". Она опустилась на колени, оперлась ладонями о траву, и еще
заметней выступили ее ключицы над круглым вырезом купальника.
шерсть". "Человек произошел от обезьяны,- сказал я.- По крайней мере
мужчина". "Эх, вы",- сказала она с упреком. "В чем дело, Роня?" "Почему вы
говорите банальности? Почему мы должны вести себя, как самые пошлыеї- Она
запнулась.- Или вы считаете, что я ничего другого не заслужила?"
Так или примерно так происходили события, если считать событиями слова, что
всегда казалось мне противоестественным. Устав сидеть на корточках, она
уселась вполоборота, поджав ноги, моя ладонь покоилась на ее бедре, не
пытаясь продолжить знакомство с ее телом. Она взглянула на мою руку.
"Я жду, когда вы извинитесь".
"Вы злоупотребили моим доверием".
"Времени, разумеется".
вытянула ноги и оперлась о землю рукой, такой слабой и тонкой, что,
казалось, она вот-вот переломится в локте.
"Что не объяснил?"
"Давеча, когда мы гуляли в лесу".
меня, разумеется, не было, но опять же я не мог подавить соблазн слегка
пококетничать перед этой барышней, подразнить слегка ее любопытство. Я был
искренен с Роней; моя искренность была наигранной. За кого она меня
принимала? Мое замешательство подстрекало ее воображение.
покрасоваться или заинтриговать вас, но, уверяю вас, ничего подобногої-
проговорил я лениво.- Я вообще совсем не то, чем я вам, по-видимому,
представляюсь, я даже не то, чем я кажусь самому себе. Я, знаете ли, вообще
не я, а он!"
"Как это?"
"А вот так. Он приехал в деревню, он поселился в заколоченной избе. Он
взошел на крыльцої Понимаете: не я, а он".
под действием силы тяжести соскользнули на ее шею, ключицы, живот. Она
выдержала этот невольный осмотр.
не скажете. Нагнитесь, я вам скажу на ухої"
"Зачем же на ухо? Здесь никого нет".
шею, так что она чуть не повалилась на меня, и что же мне еще оставалось
делать? Я поцеловал Роню.
заждалисьї"
Я сидел, обхватив колени руками; ну вот, подумал я ни с того ни с сего,
эксперимент удался. О чувствах не могло быть и речи. Мне показалось, что она
ответила еле заметным движением губ на мой поцелуй, словно полусознательно
хотела подогреть желание, словно чувствуя, что температура падает. Все шло
как по-писаному. Если бы я взялся сочинять подобную сцену, мне не осталось
бы ничего другого, как придумать то же самое, те же реплики; мне стало ясно,
что "эксперимент" состоял именно в том, чтобы убедиться в рутинности наших
слов и, увы, наших побуждений.
поступков - иначе говоря, от меня ждали слов. В духе того времени, которое
цепко держало нас, из которого - вот смех - мы не могли выбраться, от меня
ждали признаний, которым не следовало доверять, уверений в том, что я ни на
что не надеюсь. "Ни на что" должно было означать, что я именно на "это" и
надеюсь. Моя любовь нуждалась в риторике, как тело требует одежды, чтобы
подчеркнуть свою соблазнительность.
этого требовал сценарий. Она ждала слов. Чего доброго, она ждала клятв. Если
же я молчу, значит, что-то должна сказать она: например, что вопреки тому,
что "случилось", она считает меня честным человеком. И тут, я думаю, она
почувствовала, что я не то чтобы не владею искусством любовного красноречия,
но принадлежу времени, когда красноречие лишилось смысла. Все слетело с нас
обоих - игра, и правила, и французские фразы, осталась девочка в смятении
оттого, что ее впервые поцеловали, и скучающий гражданин без определенных
намерений и определенных занятий.
с плеском, с шумом бросилась в воду и поплыла к тому берегу.
Любовь - словечко подвернулось само собой... Зачем она мне? Я удрал из
города не для того, чтобы предаваться на лоне природы новым утехам, в конце
концов для постельных надобностей у меня была женщина - к чему искать других
приключений? Как выражались в старину, я "похоронил себя" в деревне. Я сошел
с поезда жизни на глухом полустанке; быть может - кто знает? - это была
конечная остановка.
представить в нашей стране? Жизнь тащила всех, хочешь не хочешь, как вода
несет щепки. Разобраться в себе, искать смысл и оправдание своей жизни?
Смешно... Это крысиное существование, безостановочное перебирание лапками в
толпе себе подобных, сопение и попискивание, толкотня на улицах, теснота
магазинов, теснота подземных переходов, вагонов метро, бюрократических
коридоров, общественных сортиров, вечная спешка, вечная борьба за местеч-
ко - все это попросту перечеркивает всякое вопрошание о смысле жизни. Какой
там смысл... Привычка к стадному существованию не располагает к рефлексии;
все равно, что танцевать, идя за плугом, как сказал, если не ошибаюсь, Лев
Толстой. Я убежден, что патриархальное общество облегчило переход к
крысиному обществу. К поднадзорному обществу, к обществу, над которым - над
этими толпами, над крышами городов, над каждой супружеской кроватью и каждой
колыбелью - стояло мертвое светило, огромный мутный глаз государства.
паутины человеческих взаимоотношений, от чувства, что постоянно задеваешь
кого-то и трешься об кого-то, спасся от этой чудовищной тесноты! Я обрел
счастье быть самим собой, другими словами - счастье быть никем. Так и надо
было ответить Роне: я - никто. Моя третья жена, Ксения, закатила мне сцену,
после которой мы больше не виделись. Замечательно, что это не была сцена
ревности, для чего, честно говоря, нашлись бы основания; ничего подобного. Я
отвлекаюсь, но раз уж вспомнил, надо договорить.
забочусь - одним словом, представляю собой, как она выразилась, законченный
тип тунеядца. Замечу, что, если бы я что-то "делал", например, продолжал
свою литературную деятельность, я еще больше заслуживал бы этого
определения. Но, хотя главным пунктом обвинения было то, что я равнодушен к
окружающим (то есть к ней), верно было и то, что все последние годы я жил, в
сущности, на ее заработки. Было вполне логично требовать от меня
компенсации, то есть любви во всех смыслах этого слова, включая физический.
лужайке была уже расстелена скатерть, Мавра Глебовна, в кружевной наколке и
белом переднике, инспектировала корзину с провиантом. Я старался не
встречаться с ней глазами, но она и не смотрела в мою сторону, опустив
глаза, расставляла на скатерти все необходимое. Аркадий распряг лошадь; я
заметил, что у него была припасена бутылка, тем не менее барон Петр
Францевич дал знак Мавре Глебовне, она приблизилась с маленьким подносом и
серебряной чаркой, Петр Францевич налил полную чарку из барского графинчика,
и Мавра Глебовна поднесла ее Аркаше. Тот вскочил, утер губы и, держа чарку
перед собой, истово перекрестился и поклонился господам; Петр Францевич
благосклонно кивнул. Эта маленькая пантомима развлекла нас.
расположилась в сторонке. Василий Степанович разлил мужчинам водку, вино
дамам, молча поднял рюмку, мать и дочь усердно крестились, глядя на дальнюю
церковку, некоторое подобие крестного знамения сотворил и Петр Францевич;
Василий Степанович вздохнул, насупился, поставил рюмку и, в свою очередь,
решительно перекрестился. Петр Францевич несколько иронически, как мне
показалось, покосился на него. Храня молчание, как положено, мы опрокинули
свои рюмки, дамы пригубили из бокалов.
колбасой,- нет, чтобы клуб устроить или какое-нибудь полезное помещение".
вилкой сыр. "Рогнеда,- промолвил он,- передай, милочка, маслины..."
Некоторое время помалкивали, ели.
Березин Федор
Флинт Эрик
Володихин Дмитрий
Гюго Виктор
Акунин Борис
Акунин Борис