точно так же мутны, медлительны и бледны, как за окном рассвет.
Сидоров доставил больного в лазарет и чуть не на себе втащил его по вы-
сокой лестнице.
риную лапку.
глаз его со щемящей тоской окинул стены недавней своей тюрьмы.
больную точку, в мозг, в душу град упреков.
лось в тысячи морщин, - умоляю, полегче с ним.
бас Дешевого.
ны-с.
три дня. Военный доктор зауряд-врач Михеев, молодой, но облезлый чело-
век, распушил Дарью Кузьминишну, сменил сиделку, оштрафовал караульного,
но эти меры ничуть не улучшили состояния больного. Нервно-потрясенный,
он метался, бредил, с его головы не снимали ледяной пузырь.
больными. Вместо пучеглазого Дешевого и лысого офицера, выбывших из ла-
зарета, в маленькой комнатке Николая Реброва пять человек тяжко больных.
их белая комната, там, под Лугой. Конечно так: отец, мать, сестренка,
все пьют чай. И он, Николай, пьет чай. Что ж тут удивительного? И что-то
удивительного есть, но оно в глубине, в провалах, какие-то горькие тума-
ны мешают удивиться.
вспомнит, захохочет иль заплачет.
море. Хочется обнять его, приласкаться. Тихо, хорошо и на сердце тихо.
белой комнаты, там, под Лугой. Хулиган кричит: - Пожар, пожар! - и сразу
блеск.
цовая печь, все гвалт, костер и пламя...
снег, горели больные, забытые в доме, горел костром мозг Николая Ребро-
ва.
лившихся членов зашипел вспотевший снег.
дым, в пар, в стену.
что кругом, где он.
вибраций, в самую больную, в самую желанную улыбчивую точку этой похаб-
ной русской руганью, и вот самое светлое слово, как в метельную ночь
призывный звон: Россия.
голосов. Когда откроешь глаза: лес, спина возницы; когда закроешь -
тьма, зыбкая, баюкающая. Лес, тьма, лес, тьма. Нет, лучше не открывать
глаза. Что-то с его, Николая Реброва, телом, и тело это чужое, против-
ное, грузное, куда-то его несут, может быть, на погост несут, сердито
переговариваются. Недолгая тишина и - сразу густые, бесконечные стоны.
Застонал и Николай Ребров. Он открыл глаза и по-живому осмотрелся. Жив.
Народный Дом. Тот самый, сцена, солома и куча больных. Опять, опять! По-
чему они не замолчат? Убейте их! Вышвырните их вон, на снег, к чорту!
Опять больные...
спаси... - Да, я Мария дева. Спасу. - И его несут невидимые руки, и го-
лос Марии-девы говорит:
под Лугой.
вочка, сестренка Катя. Белая комната, их комната, там, под Лугой, белая
комната тиха, так тихо, так понятно все. И что-то нужно вспомнить ему.
Силится, силится, но не может вспомнить. Вспомнил:
лозьями, но собачья свора воет. Псы говорят, не псы, санитары, но у них
собачьи хвосты и зубастые песьи морды - псы говорят:
выносить...
свет, на полу солома, и плечо к плечу по всему полу больные или мертвые.
Один, рыжеусый, рядом с ним, лежит спокойно, словно спит. Да ведь это же
Карп Иваныч, торгаш из-под Белых Струг. А что ж его сын Сергей?
шадиная.
куртки, портсигары. Потом садятся в угол и при живых, нос в нос уткнув
собачьи свои морды, делят добычу, как при мертвых. Живые стонут, охают.
Николай Ребров кричит:
Завтра...
его, они задушат. Стра-а-ашно...
с вами, я люблю вас. Мой муж, Дмитрий Панфилыч, помер.
падной армии, затихшая-было во время эпидемии, развернулась в полной си-
ле. Выдавали расчет с большими вычетами за продукты, за обмундировку,
выдавались аттестаты о службе. Николай Ребров каким-то чудом оконча-
тельно оправился. Он напряженно занимался в канцелярии с раннего утра до
глубокой ночи. Он слаб, тощ и бледен, волосы на бритой голове вырастали
медленно, от носа к углам рта пережитое пропахало две резких вечных бо-
розды, веселые быстрые глаза стали задумчивы, строги, умудренны: они так
недавно глядели на смерть.
чук. Умирая, молился об Украине, о матери: "Ой, мати, мати", о своей же-
не Гарпине. Трофим Егоров, приятель Кравчука, похоронил его в лесу,
версты за три от дома баронессы. На могиле поставил большой чисто стру-
ганый крест. На кресте надпись:
радавшiй за веру и отечество, который где-то изъ подъ Кыеву. 17 февраля
1920 года. Аминь".
Навстречу им, или опережая их, попадались бывшие солдаты армии Юденича и
русские мужики.
корный, как у людей, приговоренных к многолетней каторге, утомленные их
глаза с ненавистью озирались по сторонам. - А не знаете ли, где тут