поручика звучали и сочувствие, и насмешка. - Ишь, закручинился! Известно,
в монастыре житие веселое: знай, псалмы пой, да кашу трескай - вон какую
ряшку наел... Да плюнь. На обитель, на этого сморчка в рясе - плюнь. Пошли
с нами. Батюшке государю Петру Лексеичу, дай ему Господь многая лета,
такие здоровые жеребцы, как ты, зело надобны - турку воевать...
покосился на надрывающийся аппарат, дожидаясь, пока он умолкнет, но звонки
- назойливые, надоедливые - не прекращались. А потом он подумал, что это
может звонить Наташа, и поспешно схватил трубку.
очень-очень постарается поскорее прийти. Это четыре часа назад было. Вить,
а Вить, ты не припомнишь, кто бы он мог быть, этот обещавший?
лицо. - Малыш, ты уж прости, извини меня, скотину безрогую, я...
возможно, я эту самую безрогость твою устраню.
лучшему, - интонации ее были какие-то странные, и говорила она будто
нехотя. - Мне на завтра помощь понадобится. Твоя и еще кого-нибудь из
твоих ребят. Так ты уж их попроси, пока они не разбежались. Надо будет
тяжесть небольшую перевезти...
непривычен:
можно будет забрать. Он умер.
вышли, наконец, в район поиска. - Толик сложил карту и значительно оглядел
собравшихся у костра. - Причем заслуживает быть отмеченным тот факт, что в
вышеозначенный район мы изволили прибыть с двухдневным опозданием, вот. А
это - свинство.
Горацио? - Виктор подбросил в костер несколько веточек, прищурился на
огонь. - Так вот, Гамлет как-то сказал: "Горацио, мой друг, не гавкай".
Понял?
репей, рассмотрел его внимательно и бросил в Толика. - Кто решил в
японских кроссовках пофасонить и в первый же день ногу стер? Ты. Так что,
чья бы корова...
назад. - Толик поймал репей на лету, прицелился и метко запустил его
обратно в антонову бороду.
метался на чернеющих ветках, брызгал вдруг осиными роями искр, исходил
прозрачным дурманящим дымом, и тот взмывал невесомыми клубами, терялся в
черном бархате неба, траченном звездной молью...
листьев тогда, на кладбище, только небо было другое - низкое, серое, оно
клубилось над самыми верхушками голых продрогших берез, сеяло на землю
мельчайшую водяную пыль, холодную, неуютную, - жалкую пародию на веселый
весенний дождь. Они шли по осклизлой тропинке - Ксения Владиславовна,
Наташа, Виктор, - и по сторонам в промозглом тумане проступали оградки,
обелиски, кресты, а сзади остались тихий говор немногих пришедших, и
рыхлая свежая насыпь над могилой Глеба, и нелепая роскошь цветов на ней.
постепенно отдалялась, уходила вперед, расплывалась тенью в холодной
туманной мороси, и Ксения Владиславовна придержала Виктора за локоть,
шепнула тихонько:
хорошо? Слишком тяжело ударила Наташу эта смерть...
стремительно дряхлеющее лицо. Он отвернулся, покусал губы, сказал:
языческое капище. Звал меня с собой. Может быть?..
ладони в рукава плаща. - Увези ее на время из города. Тогда и я уеду. К
сестре.
мареве город, - пятый день лесного безлюдья, одуревших от собственной
голосистости птиц, новорожденных цветов и чего-то еще, что совсем недавно
не волновало, что теперь обязательно нужно найти, как смысл, как цель
жизни.
лицам, высвечивая в них новые, не осознанные черты, и это хорошо.
хорошо.
пламенем, и толпы обезличенных ужасом людей неуместно и бесполезно
метались по палубе, по бесконечным темным и тесным трюмным переходам, и
это было жутко, но еще более жуткой была бесшумность этого ада полуодетых
истерзанных тел, белых от страха глаз, обезображенных немыми воплями ртов.
Единственным звуком был частый надтреснутый лязг корабельного колокола -
назойливый, приглушенный...
не пускало, и отсветы золотого пламени метались по лицу, и не смолкал
где-то вдалеке торопливый лязгающий звон, и нельзя было даже закричать от
ужаса, от смертной тоски и бессилия - крик не шел из стиснутого судорогой
горла - но удалось, изнемогая от непомерных усилий, раскрыть, разорвать
наконец слипшиеся от пота веки.
ни корабля, ни пожара, ни темноты; где не было исходящих почти осязаемым
ужасом толп; где от ночного кошмара остались только золотые отсветы
шныряющих по лицу солнечных зайчиков и веселая дробь - там, за тонким
брезентом палатки, у костра, Наташа тарахтит ложкой по котелку: завтрак
готов.
пустовало - Антон вылез на свет божий и наверняка изволит делать свою
вывихнутую зарядку. Костолом-любитель...
худощавое, матовое, лицо строгого постника и аскета. Как обманчива бывает
внешность!
прищепки, снова поглядел на Толика, подумал. Потом надел часы на руку, а
прищепку, старательно прицелившись, нацепил на длинный толиков нос и, как
был, на четвереньках, проворно ускакал из палатки.
играла искристыми бурунами река, и какая-то пичуга, пристроившись на крыше
наташиной палатки, звенела, спорила с речным громом, самозабвенно раздувая
крошечное горло. А над всем этим навис бездонный купол прозрачной
хрустальной синевы, и на востоке синева сплавлялась с золотом и лилась
оттуда в бескрайний, вымытый утренними росами мир зеленью трав и листвы.
пробуждающегося мира привела его в состояние детского восторга - истового
и бездумного. Наташа, колдовавшая над посудой, обернулась на его
восклицание, улыбнулась мягко, ласково:
ему чрезмерной. - Спасибо, Наташенька, с удовольствием!
запустила в его сторону пустым котелком. - Только, Вить... Это, конечно,
твое личное дело, но если ты так и пойдешь на четвереньках, то котелок
нести очень-очень неудобно будет. Так что, может быть, все-таки встанешь
на задние конечности?
видел укатанную гальку дна, зацепившиеся за нее темные струйки водорослей,
из последних сил сопротивляющиеся стремительному течению; видел, хотя
глубина в этом месте была больше метра. Потом он заметил серую пятнистую
рыбу, медленно и с трудом пробирающуюся навстречу неудержимо мчащимся
массам ледяной воды, и засмотрелся на нее, забыв о котелке.
азартного, изо всех сил сдерживаемого сопения за спиной. Он чуть выждал и
резко, не выпрямляясь, метнулся в сторону. Толик, пытавшийся напялить ему
на голову чехол от палатки, промахнулся и с плеском влетел в воду.
Лукин Евгений
Гуревич Георгий
Андреев Николай
Акунин Борис
Посняков Андрей
Суворов Виктор