это не снежинки были - это были холодные, со слизью плевки самого неба.
мягкие дымящиеся караваи, да теплое, парное молоко...
Вперед... вперед... вперед... Ничего вокруг, кроме мокрого снега да грязи не
видя, рвался и рвался вперед - а в сердце вспыхивали то обрывки
стихотворений, то мгновенье - истерзанное, поблекшее от усталости моей.
за холодными плевками неба проступают какие-то скрюченные, дрожащие деревца
и уж неведомо, где дорога к Вам...
стал я судорожно рваться куда-то вперед.
скатывался, а потом выбирался - впиваясь в замерзшую жесткую землю
кровоточащими, посиневшими пальцами.
жаждущим свободы орлом заключенным в тесную, все сжимающую клеть, где он уже
и крылом не может пошевелить...
замерзшее ледяной горой, да на землю рухнувшее. А в голове то еще
беспрерывные порывы: "Вперед! Вперед!" - в голове то еще жажда Вас увидеть.
Не приведи бог никому пережить то, что я там пережил, промерзая.
за равномерным гулом небесных плевков, услышал я, вроде, как женщина
рыдает...
страдающие завывания придали мне новых сил. Значит кто-то страдал так же,
как и я - рыдая. Нам надо было быть вместе, мы должны были друг друга
утешить, согреть...
хватался задеревеневшими пальцами за стволы - до хруста сжавши зубы,
подтягивался; вновь хватался, вновь и вновь вспоминая Вас - медленно, ох...
слишком, слишком медленно приближался к рыдающей...
но наверное, действительно, больше походил на червя, нежели на человека. Лес
закончился и предо мной, на возвышенности, стоял простой крестьянский домик,
виден был двор... туда вела деревянная лестница, по которой уж и не смог бы
я подняться.
сорвался лишь стон - громкий, хриплый, похожий на вопль демона.
услышал приближающиеся быстрые шаги, тоскливый окрик на незнакомом мне
языке.
была дочерь гор. Когда-то, должно быть, она была молодая и красива, легкая,
быстрая словно горная козочка, да с черною косой - теперь она стояла предо
мной старухой-колдуньей. Высокая, худая настолько, что черная морщинистая
кожа, обтягивала лицо и, казалось, что морщины уходят в самые ее кости.
Волосы - белые, мокрые - ветер их трепал, как обессилевшие крылья. А нос ее!
Одинокий утес - выступающий из бездны боли! И на этом вытянутом, страшном
лице - глаза - два огромных черных зрачка, в которых столько боли, что и
нельзя в них смотреть без слез, да без чувства, как сердце огненными тисками
зажимается. Несмотря на холод - вся одежда ее была - старое, заштопанное,
черное платье. Ну а в руках, похожих на истерзанные угловатые ветви - ружье
- дуло мне прямо в лицо направлено.
сколько же эта ненависть продолжаться то может...
прежней ненависти.
перебросила ружье через плечо, схватила меня за руки...
боль.
потолок. На бревнах повисли мутные капли, видна была плесень. Тусклый,
мерцающий огонек высвечивал сцепления балок, а когда повернул голову то
увидел земляные, теряющиеся во мраке стены - так я понял, что нахожусь в
подвале. Подвал загроможден был какой-то рухлядь: старые, источающие пыль
шкафы, сломанные стулья, и даже рояль. Пахло травами, какими-то горскими
настойками, мазями, а еще - кровью.
лежаку; поднес руки к лицу и вот тут ужас на меня нашел.
были бы шевелиться пальцы - воздух! Сейчас то, кой-как приспособившись,
вывожу каракули левой рукой, тогда же мне не по себе стало. В воспаленном,
так долго в боли прибывавшем, так много зверств вобравшим мозгу, тут же
стали набухать болезненные образы.
убитого сына, мужа, еще кого-нибудь - она притащила меня в свой дом, в
подвал, привязала и начала свою месть: отрезать по очереди мои органы,
подвергать меня пыткам - так я действительно решил, прибывая там в
одиночестве.
чувствовалась еще и некая прослойка. Боли не было - разве, что легкое
покалывание. Зато тело было расслабленным и, несмотря на ужас, все
заваливалось в сон.
Бабе-Яге...
словом, которое объяснило все:
стояла возле меня, казалось, что это сама смерть.
пронзительных, тоскливых созвучий:
спасла, но на правой начала гнить кисть - если бы я не отсекла - сгнила бы и
вся рука, а потом и все тело. Твое тело смазано целебной мазью, во всей
округе только я одна еще помню, как готовить ее - она все время греет твое
тело, изгоняет из плоти болезнь. Хоть и без кисти, но ты останешься в живых.
Ты очень метался, а раз, в бреду, ничего не видя, вскочил на ноги - насилу
тебя удержала. Пришлось тебя привязать. Но, теперь твое здоровье в не
опасности, можно тебя освободить.
твоей я причиню боль твоей матери. Эта боль, которую знает только мать
потерявшая сына. Ее не опишешь - с ней нет сравнений!
уже умер.
лгать - меня всего выкручивает от всего того, что не Любовь.
спросила:
прекрасна.
семейный альбом. Она пододвинула к моей кровати старое, кресло и, взглянув
на меня, с болью выдавила:
как этот мокрый снег, который все валит и валит там, за окном, без конца.
прекрасной и легкой, гибкой, словно горная козочка, черноволосой девушкой.
безжалостным, похожим на лезвие голосом добавила. - Мы жили с ним и были
счастливы. Потом пришли вы - захватчики и убили его. - она перелистнула еще
несколько страниц, указала на молодого, стройного юношу, с мужественными и
ясными чертами лица - в лице том увидел я некий до времени сокрытый талант,
он стоял, в волнении улыбаясь фотографу, улыбаясь какому-то неясному
внутреннему предчувствию. - А это мой внук. Пока не погиб его отец, я еще
удерживала дома, но, когда наши принесли тело - он ушел вместе с
партизанами. Жену покойного я, хоть сердце того и не хотело, - уговорила
уйти в наши горные укрытия - она, ведь, еще молода, красива... Внука тоже
убили - позавчера - как раз, когда ты пришел. А я взглянула в твое лицо -
поняла, вы бы друзьями могли быть.
беспрерывной тоской наполнены были эти слезы, что, казалось, внутри ее -
только черная, разжигающая плоть горечь - только эта горечь и ничего боле...
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Березин Федор
Володихин Дмитрий