Чтение 16–й страницы книги ~Любовница смерти~

Теперь она взглянула на франта по-новому. Тон его и в самом деле был легким,
в углах губ угадывалась полуулыбка, но глаза смотрели серьезно. Во всяком
случае, на досужего шутника Гэндзи никак не походил. Коломбина наконец нашла
для него подходящее определение: "необычный экземпляр". Ни на одного из
соискателей не похож. Да и вообще, таких типажей ей прежде видеть не
приходилось.

-- Пришли, так идемте, -- сухо сказала она, чтоб он слишком много о
себе не понимал. -- Вам еще предстоит пройти испытание.

Вошли в салон, когда Гдлевский заканчивал декламацию и готовился
выступать Розенкранц.

Различать близнецов оказалось совсем нетрудно. Гильденстерн объяснялся
по-русски совсем чисто (он закончил русскую гимназию) и был заметно
жизнерадостней характером. Розенкранц же все писал что-то в пухлом блокноте
и часто вздыхал. Коломбина частенько ловила на себе его скорбный остзейский
взгляд и, хоть в ответ смотрела непреклонно, все равно это молчаливое
обожание было ей приятно. Жаль только, что стихи немчика были так чудовищны.

Вот и сейчас он встал в торжественную позу: ступни в третьей позиции,
пальцы правой руки растопырены веером, глаза устремлены на Коломбину.

Безжалостный дож оборвал его после первой же строфы:

-- Благодарю, Розенкранц. "Вздыхать и плакать чистою слезой" по-русски
сказать нельзя, но сегодня у тебя получилось уже лучше. Господа! Вот
кандидат на место Аваддона, -- представил он новенького, который остановился
в дверях и с любопытством оглядывал гостиную и собравшихся.

Все обернулись к кандидату, он слегка поклонился.

-- У нас принято устраивать нечто вроде поэтического экзамена, --
сказал ему дож. -- Мне довольно услышать несколько строчек из стихотворения,
написанного претендентом, и я сразу могу сказать, по пути ему с нами или
нет. Вы сочиняете необычные для нашей словесности стихи, лишенные рифмы и
ритмичности, поэтому будет справедливо, если я попрошу вас сложить экспромт
-- на заданную мной тему.

-- Извольте, -- ответил Гэндзи, нисколько не смутившись. -- Какую тему
вам угодно предложить?

Коломбина отметила, что Просперо обратился к нему на "вы", что само по
себе было необычно. Очевидно, не повернулся язык называть этого
внушительного господина на "ты".

Председательствующий долго молчал. Все, затаив дыхание, ждали, зная:
сейчас он огорошит самоуверенного новичка каким-нибудь парадоксом или
неожиданным сюрпризом.

Так и вышло.

Отбросив кружевной манжет (сегодня дож был одет испанским грандом, и
этот наряд весьма шел к его бороде и длинным волосам), Просперо взял из вазы
красное яблоко и с хрустом впился в него крепкими зубами. Пожевал,
проглотил, взглянул на Гэндзи.

-- Вот вам и тема.

Все переглянулись. Что за тема такая?

Петя шепнул Коломбине:

-- Это он нарочно. Сейчас срежет, вот увидишь.

-- Надкушенное яблоко или вообще яблоко? -- уточнил задачу испытуемый.

-- А это уж решать вам.

Просперо удовлетворенно улыбнулся и сел на свой трон.

Пожав плечами, словно речь шла о сущей безделице, Гэндзи произнес:

Яблоко прекрасно

Не на ветке и не в желудке,

А в миг паденья.

Все подождали, не будет ли продолжения. Не дождались. Тогда Сирано
покачал головой, Критон довольно громко хихикнул, зато Гдлевский
одобрительно покивал, а Львица Экстаза даже вскричала: "Браво!"

Коломбина, уже приготовившаяся насмешливо скривиться, приняла
задумчивый вид. Раз двое корифеев что-то усмотрели в диковинном сочинении
принца Гэндзи, значит, оно небезнадежно. Но главное слово, разумеется,
оставалось за дожем.

Просперо подошел к Гэндзи и крепко пожал ему руку:

-- Я не ошибся в вас. Именно так: суть не в скучном бытии и не в
посмертном гниении, а в катарсисе превращения первого во второе. Именно так!
И как коротко, ни одного лишнего слова! Ей-богу, у японцев стоит поучиться.

Коломбина покосилась на Петю. Тот пожал плечами -- видно, тоже, как и
она, не нашел в изреченном афоризме ничего особенного.

Новый соискатель прошелся по салону и удивленно произнес:

-- Я был уверен, что интервью с верховным жрецом клуба самоубийц,
напечатанное в "Курьере", -- глупая мистификация. Однако обстановка комнаты
описана точно, да и достопочтенный дож, похоже, списан с натуры. Неужто
такое возможно? Вы встречались с корреспондентом, господин Просперо? Но
зачем?

Наступило неловкое молчание, ибо Гэндзи, сам того не зная, затронул
весьма болезненную тему. Злосчастная статья, довольно точно изложившая
взгляды Просперо и даже напрямую процитировавшая некоторые его излюбленные
максимы, вызвала в клубе настоящую бурю. Дож устроил каждому форменный
допрос, допытываясь, не откровенничал ли кто-то с посторонними, но
информанта так и не установил.

-- Ни с каким корреспондентом я не говорил! -- сердито сказал Просперо
и жестом обвел соискателей. -- Иуда здесь, среди моих учеников! Из
тщеславия, а то и за несколько Серебреников кто-то из них выставил меня и
все наше общество на посмешище толпы! Гэндзи, честно говоря, у меня на вас
особые виды. Вы впечатлили меня своими недюжинными аналитическими
способностями. Располагая всего несколькими разрозненными крупицами
сведений, вы безошибочно вышли на след "Любовников Смерти" и определили, что
именно я являюсь предводителем клуба. Так может быть, вы поможете мне
обнаружить паршивую овцу, проникшую в мое стадо?

-- Полагаю, сделать это будет нетрудно. -- Гэндзи скользнул взглядом по
лицам притихших "любовников". -- Но сначала мне нужно узнать этих дам и
господ чуть лучше.

Эти слова, прозвучавшие довольно угрожающе, всем ужасно не понравились.

-- Только торопитесь, -- усмехнулся Критон. -- Знакомство может
оказаться непродолжительным, потому что все мы стоим на краю разверстой
могилы.

Сирано наморщил свой монументальный нос, ехидно продекламировал:

Тайный розыск учинить,

Татя враз изобличить

И послать его на плаху

В назиданье и для страху.

Даже чопорный Гораций, певец прозекторского искусства, не столь часто
размыкающий уста, возмутился:

-- Не хватало у нас здесь еще сыска и доносительства!

Коломбине сделалось страшно. Это был настоящий бунт. Ну, сейчас
смутьяны получат! Сейчас Просперо обрушит на ослушников испепеляющий разряд
своего гнева.

Но дож не стал метать молнии или размахивать руками. Лицо его
опечалилось, голова опустилась на грудь.

-- Я знаю, -- тихо молвил Просперо. -- И всегда это знал. Один из вас
предаст меня.

С этими словами он встал и, более ни слова не говоря, скрылся за
дверью.

-- Учитель! Пока я здесь, вам нечего опасаться! -- бешено взревел
Калибан и глянул на стоявшего поблизости Критона с такой ненавистью, что
козлоногий проповедник страстной любви в ужасе шарахнулся в сторону.

У Коломбины сердце разрывалось от сострадания. Если б она посмела, то
бросилась, бы следом за Просперо. Пусть знает, что уж она-то никогда его не
предаст!

Но дверь непреклонно хлопнула. Коломбина знала, очень хорошо знала, что
там, за ней: полупустая столовая, потом просторный, уставленный массивной
мебелью кабинет, а еще дальше -- спальня, так часто снящаяся ей по ночам. Из
кабинета можно попасть прямо в коридор и выйти в прихожую. Именно этой
бесславной дорогой Коломбина уже дважды покидала заветный чертог,
раздавленная и недоумевающая...

-- Зеанс не будет? -- разочарованно-захлопал белесыми ресницами
Розенкранц. -- Но тош говорил, зегодня идеальный вечер для разговора с
тушами умерших. Звездная ночь, толстая луна. Шалко упускать такой шансе!

-- А что скажете вы, милая? -- ласково, словно к малому ребенку,
обратилась Львица Экстаза к Офелии. -- В самом деле, мы столько ждали
полнолуния! Что вы ощущаете? Удастся ли вам нынче установить контакт с Иным
Миром?

Офелия растерянно улыбнулась, пролепетала своим тоненьким голоском:

-- Да, сегодня особенная ночь, я это чувствую. Но одна я не смогу,
кто-то должен меня вести. Нужен спокойный, уверенный взгляд, который не дал
бы мне заблудиться в тумане. Такие глаза только у Просперо. Нет, господа,
без него никак нельзя.

-- Стало быть, расходимся? -- спросил Гильденстерн. -- Глупо. Только
время зря потрачено. Лучше бы к занятиям готовился. Экзамены скоро.

Кое-кто уже двинулся к выходу, но тут новенький подошел к Офелии, взял
ее за руку, посмотрел в упор и тихо сказал:

-- Ну-ка, милая б-барышня, посмотрите в мои глаза. Вот так. Хорошо. Вы
можете мне верить.

Одному Богу известно, что такого увидела Офелия в его глазах, только
она вдруг успокоилась, чистый лобик разгладился, улыбка была уже не
растерянной, а умиротворенной.

-- Да, -- кивнула она. -- Я вам верю. Мы можем попробовать.