унималась она.
Ярославского вокзала, вокруг нас кипело броуновское движение толпы. Берта
стояла с сияющей улыбкой на лице, как будто на табло высвечивалось не
расписание ближайших электричек, а по крайней мере анекдоты про Василия
Ивановича и Петьку.
опасность. Если я посвящу в это дело Юрия Михайловича, он тоже будет в
опасности.
нужному адресу. И все.
ледяным прокурорским тоном:
милиции? Ты кого-нибудь убил? Ты что-то украл? И ты хочешь втянуть меня во
что-то грязное, зная мое доброе сердце. Это более чем непорядочно с твоей
стороны.
размышляя, на какой электричке ехать. На ее лице прочно обосновалось
хмурое недоброжелательство.
Как это вообще могло придти мне в голову?
ко мне, может быть как никто другой. Это чисто импульсивный порыв. Ну как
у маленького ребенка попавшего в беду и знающего, что его выручит только
мама, выручит и поймет. Хотя я никогда не знал, что такое "мама", но я
думаю это то, что я испытываю к тебе, когда ощущаю твою теплоту и заботу.
не впутал тебя в свою черную беду. Берта, клянусь, что до конца своих дней
буду испытывать жгучие угрызения совести. Прощай, спасибо тебе за все и в
том числе за хороший урок.
позорный столб, как за спиной услышал разъяренное "стой" и отчетливое
ругательство на идиш.
табло, броуновское движение несколько замедлилось, чтобы через несколько
минут возобновиться с еще большей силой.
в сторону табло и, когда я приблизился к ней, спросила:
Честно говоря я не очень надеялся не этот вариант, но пока у меня другого
не было.
было все разложить по полочкам.
ты отнесла записку и принесла ответ. Зачем тебе какие то подробности?
Зачем забивать себе голову?
спрятаться и причем на неопределенно долгий срок, пока у меня не появится
уверенность в том, что меня оставили в покое и я могу убраться отсюда.
Начну жизнь сначала. Но, Берта, ты же не играешь в эти игры...
несколько секунд замолчала в раздумье, затем, по-видимому приняв решение,
твердо произнесла:
Чердак тебя устроит?
с воодушевлением.
нору потянуло, - она прищурила глаза и поджала губы.
ненаглядному Юрию Михайловичу, суперклассному экономисту, незаменимому
даже в Лондонских деловых кругах".
кровь есть, - тянула она из меня последние жилы.
есть и кровь, есть и большие, очень большие деньги, есть и то, что ты
называешь обманом".
электричку, во второй головной вагон. - Она взяла сумки и направилась в
сторону платформ.
электрички.
подвергла, наносило мне какой-то моральный ущерб, то глубоко
заблуждаетесь. Она могла это делать часами, когда я сидел у нее на кухне в
уголке на маленькой табуретке, пока она была занята приготовлением пищи, а
маленькая Зина с увлечением барабанила на пианино. Время от времени я
поднимал на Берту глаза, стараясь придать им родниковую невинность, что
еще больше вдохновляло ее неугомонное желание наставить меня на путь
истинный, но зато я уходил от них с непомерно раздувшимся от самой
разнообразной снеди животом да еще нагруженный пакетами содержавшими в
себе в обилии пирожки, ландарики, попики-лепики.
битком как в пятницу вечером или в субботу, однако для подобных разговоров
место было совершенно неподходящим.
чувство безмятежности.
в другом мире, похожим на корабль, управляемый ее твердой рукой по точно
выверенному курсу, у всех на этом корабле была под ногами устойчивая
палуба, и не было ни каких сомнений в правильности выбранного курса, а
помехи в виде посторонних плавсредств, наподобие моего, никак не могли
повлиять ни на скорость, ни на курс корабля. Все проблемы решались быстро,
приказы выполнялись неукоснительно, команда боготворила своего капитана и
всегда была готова выбросить за борт всякого, кто попытался бы выразить
хоть малейшее сомнение в его действиях. А моя утлая лодчонка вертелась как
сумасшедшая блоха на волнах океана, в бесплодных поисках тихой гавани.
высоте, но крашеным краской разного цвета, а кое-где и вовсе не крашеным,
отличался от остальных тем, что смотрел на шоссе не фасадом, а двумя
верандами, вернее одной, но разделенной стенкой на две неравные части и
имеющей два входа. Один вход в меньшую часть веранды вел через еще одну
дверь прямо на кухню, пристроенную значительно позднее основного дома.
Второй - через большую часть приводил в небольшой холл, имеющий в свою
очередь кроме входной еще три двери: слева - на кухню, прямо - в небольшую
комнату владелицы дома и наконец третья дверь, расположенная по правую
руку, вела в просторную комнату, предназначенную для гостей.
выложенная цементной плиткой, слева от нее, на некотором расстоянии,
возвышалась беседка, скрытая от посторонних глаз разросшимися кустами
жасмина.
позавидовала бы любая доисторическая ключница, открыла калитку, вошла,
впустила меня, быстро, без помощи бытового компьютера, отыскала другой,
велела мне подождать в беседке со скамейками высотой не ниже половины
человеческого роста, так что когда я сел, мои ноги не доставали до земли,
и, отперев одну из дверей веранды, вошла внутрь.
двери ведущей внутрь дома стоял диван сталинских времен, обтянутой черной
кожей и высокой спинкой, перед ним - квадратный старинный стол с точеными
ножками темно-коричневого цвета, покрытый темно-вишневой тяжелой скатертью
с бахромой. Вокруг стола стояли гнутые стулья, с сиденьями и спинками из
плетеной соломки. Ковровая дорожка невероятной толщины вела от входной
двери к внутренней. Между диваном и дверью красовалась лестница, ведущая к
квадратному люку на потолке, с петель которого свисал замок неизвестной
мне конструкции.
возникшее у меня в вагоне электрички, не проходило.
вперемешку с гулом водопада.
ручейка любовника. Ручеек с негодованием отвергал подобные инсинуации и
щебетал что-то о любви к ближнему, о недопустимости задержек взносов в
Небесный Банк Добрых Дел, водопад указывал на концепцию о дороге в ад,
вымощенной благими намерениями.