обокрал...
которая так глупо и нескладно пошла наперекос. Я сказал:
До самой смерти, - и я услышал, как дрожит мой голос.
какой-то, скребущий:
Несчастненький ты, неудачливый. Ведь вы всего-то навсего человека убили, а
злые дяди и тети вас за это в тюрьму сажают. Так ты запомни: романтики в
тюрьмах и колониях не бывает. Понял? Не бывает! Колония исправительной
называется потому, что ты, прежде чем выйти на свободу, исправиться должен.
И романтики этой знаменитой, уголовной, не будет. Будет строгий режим,
работа и учеба. Обязательная учеба, имей в виду. Потому что тюрьма не
санаторий, там ты за свое преступление должен у людей прощение заработать'.
Понял?
Евгения Курбатова
патлы, в его круглые, как у кота, глаза, залитые слезами, и сердце у меня
разрывалось от ненависти, боли и жалости. Ну, где бы достать машину времени,
чтобы раскрутить ее хоть на сутки назад, воскресить Костю Попова, остановить
руки этих дурацких сукиных сынов, которые пойдут сейчас в тюрьму!
чтобы его раскаяние было искренним, чтобы он понял, какой ужас сотворили
они. Если бы машину времени вернуть на сутки назад, то... А впрочем, и это,
наверное, бесполезно: машина работала бы только во времени - ведь изменить
события она была бы бессильна. Но это ужасно, и этого не должно быть...
Альбинас Юронис
отгороженные от нас решетками. В двери было маленькое окошко. Со своего
места я видел кусок расчерченной на квадраты улицы, мокрый асфальт с
дымящимися голубыми фонарями, прохожих на перекрестке. Там была свобода. Я
уже знал, что свобода как вода. Никогда не ценишь, если ее вволю.
Сбоку - двое парней постарше. Их везли из суда. Как я понял, они
фарцовщики. Спекулировали, значит, заграничным барахлом. Им дали по два
года. Они были очень взволнованы, но не хотели показать, что боятся. И все
время очень громко хохотали и говорили на каком-то непонятном мне языке.
Один рассказывал другому: "Пошел я к фирмачу клоузы брать, а там сплошной
дерибас. Отобрал я такешник-стейтс и...[*]" И так далее, в том же
роде. Гады, выкаблучиваются еще! Но смех их звучал нервно, голос у того, что
говорил, все время срывался.
последний раз я увидел улицу. Ехал по ней троллейбус, желтый, светящийся,
большой и мирный, как дирижабль. И исчез, потому что "воронок" въехал в
ворота. В окошко я еще увидел, как тяжело сомкнулись громадные железные
створки. Все, началась тюрьма. Машина катилась вдоль кирпичной -стены по
пологому спуску. Наконец стала. Один фарцовщик сойдет здесь, со мной. Другой
поедет куда-то дальше. Снаружи громко сказали:
выходил со мной, сказал:
до востребования... Надо будет решать, как жить...
на простом языке, по-человечески. Мы спрыгнули на асфальт. После темноты
фургона здесь было очень светло от прожекторов. Я увидел у него на щеках
слезы.
было довольно много народу - судя по всему, арестованных. У дверей стоял
раскосый конвойный солдат, похожий на киргиза. У него была перевязана бинтом
шея. Наверное, от этого он все время держал голову набок и выражение лица
было грустное. На стене висел большущий плакат: "Чистосердечное признание
является смягчающим вину обстоятельством".
него были старомодные, круглые, в железной оправе. А на кителе много военных
орденских колодок. Он быстро проверял наши данные по карточкам. Дошел до
меня:
рождения, уроженец Паневежиса, статья сто вторая... - Он внимательно
посмотрел на меня: - Убийство?.. - и покачал головой.
с обеих сторон перрона не стальные пути, а два бесконечных ряда дверей под
номерами. Много женщин-надзирательниц - все крупные, в форме. Все с
перманентом, как будто это тоже входит в форму. И все время лязг ключей,
гулкие выкрики, команды, хохот, хлопающие двери, мерный топот, шум где-то
льющейся воды, чей-то плач. Тяжелый, давящий мозг шум. Я вспомнил тишину на
шоссе. И не мог поверить, что это было совсем недавно. Еще сегодня. Сегодня
утром.
"сборку", марш!
уже много народу. Половина людей сидели в трусах - через боковую дверь
отсюда выходили на осмотр к врачу. Никто не обратил на меня внимания. Верхом
на лавке у стены устроился здоровенный толстый парень. Он был очень хорошо
одет - в красивом темно-сером костюме, замшевых коричневых туфлях и белой
нейлоновой рубашке. Как будто попал в тюрьму со свадьбы. Только галстука и
шнурков на ботинках не было. Меня еще рассмешило тогда, что в верхнем
карманчике пиджака у него торчал белоснежный платочек. Вокруг парня сидели
на корточках несколько человек. Он что-то говорил им, а они внимательно
слушали. Я еще не опомнился толком, но расслышал его слова: "Важно
оставаться человеком везде, даже здесь..."
курил длинную дорогую сигарету. Только очень бледный он был.
размахивал у него перед лицом руками. Тогда толстый сказал негромко:
за что сидит этот Жорка, как попал сюда, но у дверей крикнули:
веки, заглянула в рот. Не страдал, не болел, не наблюдалось...
коврике, переступал с ноги на ногу, ежился. Мне было очень стыдно, что я
голый. Я и до этого бывал на медосмотрах. Но сейчас, хоть и понимал, что это
вещь обычная и обязательная, я испытывал мучительное унижение. Меня
осматривали, казалось мне, как инвентарь, как имущество. Не заразный ли я,
не опасен ли для других.
Наверное, здесь специально все сделано так, чтобы подчеркнуть безвыходность.
Напомнить, что ты не дома, что ты в тюрьме.
длинными прядями. Я даже не мог увидеть, как я выгляжу стриженым. Зеркала не
было. Первый раз в жизни меня стригли, и я не видел в зеркале своего
отражения. Здесь в нем нет нужды. Парикмахера не интересует, понравится ли
мне стрижка. Мое мнение вообще никого не интересует. Да и фасон стрижки
здесь один - наголо.
вторую "сборку"!
Я сел на лавку. Подумал, что нахожусь в каком-то оцепенении. За все время я
ни разу не вспомнил о Володьке. А ведь он, наверное, где-то рядом. Может
быть, через стенку. Но это теперь уже неважно. Не в этом дело.
люди. Постепенно я стал прислушиваться к их словам, различать их между
собой.
института Сербского. Седой короткий ежик, коричневое лицо в шрамах и
рытвинах, с поразительно яркими сильными глазами. Не присаживаясь ни на
минуту, он все время мечется, что-то шепчет, заламывает руки. Сейчас он
узнает свою судьбу: если отправят в следственный корпус, значит экспертиза
признала его вменяемым, расследование продолжится. А если на этап - значит
все - на принудлечение.
огромной шишкой на глазу. Он ни с кем не разговаривает. Несмотря на лето,
одет в зимнее пальто. Забившись в угол, жует хлеб, который отщипывает
маленькими кусочками прямо в кармане. Мерцает, как у зверя, глаз из-под
шишки.
Лукьяненко Сергей
Эриксон Стивен
Гюго Виктор
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Шилова Юлия