поставить на землю, как заметил, что около нас остановилась полицейская
машина. Из нее вышли два полицейских и подошли ко мне. Один тотчас схватил
меня за руку и заорал: "Ты что это делаешь с девочкой, чертов подонок?"
(Справедливости рада следует оговорить, что на мне были спортивные брюки
защитного цвета, куртка-штормовка и кепка, правда, все чистое и целое, но,
может быть, в глазах полицейских это выглядело недостаточно солидно.)
Другой полицейский взял мою дочь за руку и велел ей бежать к маме. Я
объяснил, что я отец девочки. Тогда один из полицейских заломил мне руку за
спину -- это причинило мне невыносимую боль -- и затолкал меня на заднее
сиденье. По дороге в участок один из них бил меня кулаком в грудь, бока и
все время обзывал меня "чертов пакостник", "мерзавец" и т.п.
распахнулись, и вошел комиссар полиции Стиг Нюман (тогда я, разумеется, не
знал, кто он такой, справки я навел позднее). "Это ты портишь девочек,
сволочь? Ну, я тебя живо отучу пакостничать!" -- сказал он и так ударил меня
в живот, что я от боли согнулся пополам. Отдышавшись, я сказал, что я отец
девочки, и тогда он ударил меня коленом в пах. Он продолжал избивать меня до
тех пор, пока кто-то не вошел в камеру и не сообщил ему, что меня ждут жена
и дочь. Едва комиссар узнал, что я говорил чистую правду, он велел мне
уходить, даже не извинившись, даже не попытавшись хоть как-то объяснить свое
поведение.
чтобы комиссар Нюман и оба полисмена ответили за издевательство над
абсолютно ни в чем не повинным человеком.
жалобщика. Полисмены Стрем и Розенквист утверждают, что задержали жалобщика
исключительно из-за его грубого и странного отношения к ребенку. Сила к нему
применялась ровно в той мере, в какой это было необходимо, чтобы посадить
его в полицейскую машину и вывести из нее. Ни один из пяти полицейских,
случайно находившихся в участке, не видел, чтобы задержанного подвергали
истязаниям. Точно так же ни один из них не видел, чтобы комиссар Нюман
спускался в камеры, и поэтому следует предположить, что подобный факт не
имел места.
очередной жалобе.
был в гостях у приятеля, проживающего по Эстермальмсгатан. В 22 часа мы с
другим приятелем заказали по телефону такси, чтобы ехать ко мне. Мы стояли в
дверях и ждали заказанную машину, когда на другой стороне улицы появились
двое полицейских. Они перешли через дорогу и, приблизясь к нам, спросили,
живем ли мы в этом доме. Мы отвечали отрицательно. "Так нечего вам здесь
околачиваться", -- сказали они. Мы объяснили, что ждем такси, и продолжали
стоять. Тогда полицейские грубо нас схватили, вытолкали из дверей и
потребовали, чтобы мы убирались. Но мы хотели дождаться такси, о чем и
сказали полицейским. Сперва полицейские пытались согнать нас с места простым
подталкиванием, а когда мы отказались, один из них достал свою дубинку и
начал избивать моего товарища. Я хотел за него заступиться, тогда и мне
досталось. Теперь второй полицейский тоже достал дубинку, и они вдвоем
начали молотить нас. Все время я надеялся, что вот-вот подъедет такси и
увезет нас, но такси все не было, и тогда мой приятель крикнул: "Бежим, не
то они убьют нас!" Мы побежали по Карлавеген и там сели в автобус и поехали
ко мне. Мы были жестоко избиты, у меня распухла и посинела правая рука. Мы
решили принести жалобу в тот участок, где, по нашим предположениям, могли
служить, оба полицейских, взяли такси и поехали туда. Полицейских мы не
нашли, но нам удалось поговорить с комиссаром по имени Нюман. Нам разрешили
ждать там же, в участке, до прихода полицейских. Пришли они в час ночи.
Тогда мы вчетвером, то есть оба полицейских и двое нас, прошли к комиссару
Нюману и снова рассказали ему все, что произошло. Нюман спросил полицейских,
правда ли это. Они стали все отрицать. Само собой, комиссар поверил им, а не
нам. Он сказал, чтобы мы впредь остерегались клеветать на добросовестных
работников полиции, иначе нам придется пенять на себя. И выставил нас за
дверь.
рассказе нет ни слова лжи. Мой товарищ может подтвердить это. Мы не были
пьяны. В понедельник я показал руку нашему заводскому врачу, и тот выдал мне
прилагаемое к жалобе свидетельство. Нам так и не удалось выяснить, как зовут
обоих полицейских, но в лицо мы их всегда узнаем.
заключить, что кисть и запястье распухли в результате кровоизлияния, что
жидкость пришлось отсасывать, так как сама собой опухоль не спадала, и что
больной, печатник по профессии, до этой операции не смог приступить к
работе.
усомниться в правдивости показаний Бергмана и Шьегрена, поскольку оба они
честные и добросовестные работники. Полисмены Бергман и Шьегрен
категорически отрицают, что пускали в ход дубинки против жалобщика и его
спутника, который держался нагло и вызывающе. Оба они производили
впечатление людей нетрезвых, и Шьегрен уловил сильный запах спиртного,
исходивший по меньшей мере от одного из них. В архив".
заставят искать за предыдущие годы...
не совсем понятно ответил Рэнн.
женщины стихли за его спиной.
Ребенку четыре года, днем, покуда я на работе, он находится в детском саду.
С тех пор как в автомобильной катастрофе год назад погиб мой муж, у меня
сдали нервы и очень тяжелое состояние.
После обеденного перерыва у нас на работе произошло событие, которого я
здесь не хочу касаться, но которое очень меня взволновало. Врач нашей фирмы,
знающий о моем тяжелом состоянии, сделал мне укол и отправил меня домой в
такси. Добравшись до дому, я решила, что укол не подействовал, и приняла еще
две таблетки. Потом я пошла за ребенком в садик. Когда я прошла два
квартала, возле меня остановился полицейский автомобиль, оттуда вышли два
полицейских и швырнули меня на заднее сиденье. У меня в голове шумело от
лекарств, возможно, я даже шаталась, потому что из издевательских словечек
полисменов я поняла, что они считают меня пьяной. Я пыталась им объяснить, в
чем дело и про ребенка, но они только насмехались надо мной,
слушать и велел посадить меня в камеру, пускай, мол, "проспится". В камере
оказался звонок, я несколько раз звонила, но никто не приходил. Я звала,
умоляла позаботиться о моем ребенке, но безрезультатно. Садик закрывают в 18
часов, и, если родители до этого времени не пришли, персонал, естественно,
беспокоится. А посадили меня в 17.30.
ужасно тревожилась.
волнений. Я до сих пор еще не смогла оправиться и сижу на больничном".
детского сада, лечащего врача и того участка, куда ее доставили.
Брустрэм. Они единогласно заявили, что женщина, на их взгляд, находилась в
тяжелой стадии опьянения. Полицейский комиссар Стиг Нюман со своей стороны
заявил, что она уже не могла сколько-нибудь связно выразить свои мысли. В
архив".
государственной полиции говорилось, будто из 742 жалоб, адресованных за
последние три года уполномоченному риксдага и касающихся превышения власти
чинами полиции, только одна была передана прокурору для возбуждения дела.
начальник полиции во всеуслышание делает такие признания, просто лишний раз
характеризует его умственные способности.
листке, вырванном из блокнота.
я и раньше напивался, а если полиция меня забирала проводил ночь в участке.
Я человек миролюбивый и не скандалю из-за таких пустяков. В пятницу я стало
быть тоже перебрал и думал что меня как обычно сунут в камеру но не тут-то
было полицейский которого я прежде никогда не видел вошел и начал меня
избивать. Я очень удивился, я ничего плохого не делал а полицейский бранился
и чертыхался и бил меня. Я пишу эту жалобу, чтобы он в другой раз так не
делал. Он рослый такой здоровый и с золотым кантом на куртке.
пределами упомянутого округа. Полицейский похож по описанию на комиссара
Нюмана. Нюман же утверждает, что никогда в жизни его не видел, хотя знает по