Чтение 16–й страницы книги ~Журналист~

растерянно-умоляющим взглядом. Обнорский вспомнил слова Ильи о хабирах, сжал
зубы из пошел к двухметровому трамплину, с которого начиналась тропа. Там
его уже поджидал старший лейтенант Али Касем - командир взвода из
парашютного батальона (условно Седьмая бригада делилась на три батальона -
парашютно-десантный, диверсионный и батальон морской пехоты). Али Касем
ободряюще подмигнул Андрею. Этот офицер внешне сильно отличался от своих
йеменских собратьев и больше походил на европейца, чем на араба. Объяснялось
это просто - его мать была англичанкой, а отец - йеменцем.

Одетые в одинаковую пятнистую форму кубинского производства и обутые в
высокие шнурованные ботинки, Андрей с Али Касемом были похожи, как родные
братья, - оба смуглые, черноусые, с вьющимися волосами и прищуренными карими
глазами. Правда, Обнорский был выше старшего лейтенанта почти на голову, но
в Йемене практически нет высоких мужчин...

Генерал Алейла вынул из кобуры пижонский никелированный кольт и выстрелил
в воздух - Андрей понял, что старт дан, и, набирая темп, побежал к
трамплину...

Уже на середине тропы Обнорский очень пожалел о выпитом накануне - пот
заливал лицо, сердце вышибало изнутри ребра, а горячий воздух обжигал
ссох-шую гортань. Утешало лишь то, что Али Касему было явно не легче, хоть
он и опережал Андрея на несколько метров. Обнорский представил себе, с какой
иронией будут смотреть на него Кука с Грицалюком, если он проиграет этот
экспромтный забег, и у него открылось второе дыхание. Развалины дома он
прошел с Али Касемом ноздря в ноздрю, а на лесенке и переправе через ров
"по-тарзаньи" сумел вырваться вперед. Дальше шел лабиринт из колючей
проволоки, где нужно было передвигаться ползком по-пластунски, на этом
объекте Али Касем снова обогнал его, потому что в отличие от Андрея, видимо,
не боялся разорвать в клочья форму. Обнорский же, получивший камуфляжку
несколько дней назад, инстинктивно берег ее и из-за этого полз медленнее и
осторожнее. Снова стенка, потом бревно, кувырок в окно, прыжок через яму,
еще один ров с канатным мостом... У Андрея перед глазами начали плыть
оранжевые круги, он уже не слышал ничего, кроме собственного хриплого
дыхания, хотя Семеныч потом рассказывал, что, когда Обнорский и Али Касем
одновременно подбежали к последнему объекту, гвалт в бригаде стоял такой,
"будто сто тысяч обезьян перецарапались".

Последним объектом была семиметровая кирпичная стена, по обе стороны
которой сверху свисали по два каната: сначала надо было, упираясь ногами в
стену, вскарабкаться по канату наверх, а потом спуститься вниз таким же
макаром. Андрей не помнил, как ему удалось забраться наверх. Обессиленно
перевалившись через кромку стены, он с каким-то тупым равнодушием обернулся
и увидел, что Али Касем, которому до верха оставалось метра полтора,
сорвался вниз, растянулся на жестком песке, потом медленно встал и, шатаясь,
снова вцепился в свой канат... Обнорский свесил ноги на другую сторону стены
и начал спускаться. Сил ему хватило метра на два, потом ноги потеряли упор,
и он съехал по канату вниз, раздирая в клочья кожу на ладонях и пальцах...
Все плыло у него перед глазами, когда он подходил, качаясь, к генералу
Алейле. Начальник генштаба что-то сказал ему, Андрей ничего не понял, но на
всякий случай кивнул.

- Он поздравляет тебя и благодарит за пример, поданный йеменским
десантникам, - перевел Кукаринцев слова Алейлы и добавил от себя тихо:

- Поблагодари и честь отдай, рейнджер...

Обращать внимание на издевку уже не было ни сил, ни желания. Андрей молча
вытащил из-под пояса свой зеленый берет, надел его и поднес к правому виску
трясущуюся окровавленную ладонь. Алейла хмуро глянул ему в глаза, было
видно, что его расстроила неудача йеменского офицера, но потом генерал
улыбнулся, снял со своей руки массивные золотые часы и протянул их
Обнорскому.

- Держи, переводчик. Это тебе на память. Благодарю за службу.

На этот раз Андрей понял всю фразу без помощи Куки, он растерянно взял
часы и снова отдал честь...

Между тем высокие гости хлопали его по плечам, говорили комплименты, а
Обнорский только тупо кивал в ответ... Очухиваться он начал лишь в комнате
советников, куда его увел Семеныч, когда визитеры отправились на экскурсию
по бригаде. Дорошенко промыл ему руки перекисью водорода и наскоро
перебинтовал, он постоянно что-то говорил, бросая на Андрея виноватые
взгляды, но в смысл его слов Обнорский не вслушивался. Несмотря на то что он
выиграл и даже получил сказочный подарок (часы, судя по всему, действительно
были золотыми, да еще с какими-то камнями на циферблате), у него на душе
было муторно, как будто Грицалюк заставил его плясать голым перед арабами...
Если бы Грицалюк заглянул к ним в комнату чуть попозже, может быть, их
разговор и сложился бы по-другому. Но полковник ворвался к ним, когда Андрей
еще не успел прийти в себя. Хохоча, полковник шлепнул его по плечу и
обласкал:

- Молодцом, молодцом! Я Алейле сразу сказал, что мои люди круче! С меня -
сто грамм и пончик!

Он жизнерадостно засмеялся, а Обнорскому стукнула в голову дурная кровь.
Не раз ему говорила мама:

"Тяжело тебе будет в жизни, сынок, с таким характером..." Андрей медленно
выпрямился и, взглянув Гри-цалюку в глаза, вдруг выдал неожиданно для самого
себя:

- А я, товарищ полковник, не ваш!

В комнате стало очень тихо, Семеныч закрыл глаза от ужаса, а Грицалюк
удивленно повел головой и спросил:

- Ух ты! А чей же, если не секрет?

- Папин и мамин, - зло ответил Обнорский, стараясь унять противную дрожь
в коленях.

Грицалюк снова хохотнул, но уже без прежнего энтузиазма. Потом он перевел
взгляд на Дорошенко и бросил ему:

- Семеныч, будь другом, сбегай, найди моего Витю, пора домой
собираться...

Дорошенко с облегчением выскочил из комнаты на улицу, а Грицалюк медленно
опустился в пластиковое кресло и с интересом начал разглядывать Андрея.

- Ишь ты какой, прям конек-горбунок... А я-то надеялся, что мы будем
друзьями, поработаем вместе...

Обнорский сильно прикусил губу, чтобы не сказать еще чего-нибудь, - он
чувствовал, что и так уже наговорил лишнего. Грицалюк хмыкнул и продолжил:

- Да, видать, с тобой уже другие поработали... Не иначе как Колька Добрый
Вечер тебе мозги засрал... Не на тех ставишь, юноша...

- Я не понимаю, товарищ полковник, о чем вы... - начал было Андрей, но
Грицалюк властно перебил его:

- Хорош пиздеть. Все ты понимаешь! И я все понимаю... Смотри - тебе жить,
тебе карьеру начинать...

Полковник замолчал, словно давал Обнорскому возможность одуматься и
загладить вину, которой Андрей за собой не чувствовал, поэтому и не стал
прерывать паузу, просто стоял и смотрел в стенку перед собой.

Неизвестно, сколько бы продлилось это напряженное молчание, но тут
раздался стук в дверь и в комнату вошел Кука.

- Петр Борисович, машина подана. Алейла с Антаром дальше в Лахедж
собираются...

Полковник медленно встал, цыкнул зубом и, усмехнувшись, бросил Обнорскому
вместо прощания:

- Ну, как знаешь, юноша, как знаешь... Кстати, не забудь часы начфину
сдать - принимать от местной стороны подарки дороже пяти динаров
запрещается. Приказ 010 помнишь еще?

Кука, почувствовав настроение шефа, еле кивнул Андрею, как будто не сидел
накануне у него в гостях и не пил его водку...

...Весь оставшийся рабочий день Дорошенко в ужасе бегал по кабинету и
"дрочил" Обнорского, объясняя ему тонкости армейской субординации, а также
личные возможности полковника Грицалюка по стиранию в порошок и Андрея, и
его, Семеныча... Обнорский с тоской слушал нравоучения хабира, который так
разошелся, что даже выдал под конец настоящую притчу:

- Однажды в очень морозный день глупый воробей вылетел из дома и от
холода упал на дорогу. Приготовился вже помирать. Но мимо шла корова, решила
посрать и накрыла воробья лепешкой. В теплом говне воробей, мудак, отогрелся
и зачирикал от счастья, шо живой остался. То услышала кошка, вытащила
воробья из говна и съела. Мораль: не всякий, кто тебя обосрет, - твой враг,
не всякий, кто тебя из говна вытащит, - друг. А уж если попал в говно - то
сиди и не чирикай.

Как ни паскудно у Андрея было на душе, он не смог удержаться от улыбки и
мальчишеского вопроса:

- Да что я такого сделал, чтоб считать, что в говно попал?

Семеныч махнул рукой и ответил без своей обычной улыбки:

- Все мы тут, сынок, в говне по уши, кроме начальства... Хотя и оно
тоже... Только, может, не по уши, а по пояс...

Андрей не стал спорить с Дорошенко, понимая, что определенная
крестьянская сермяга в его наставлениях и опасениях была. Понимал он и то,
что из-за своего характера приобрел весьма могущественного врага. Или если
не врага (будет ли полковник ГРУ опускаться до вражды с сопляком
практикантом), то, во всяком случае, недруга...

...Руки у Обнорского зажили быстро благодаря Лехе Цыганову. В Адене из-за
жары и чудовищной влажности любая царапина могла стать проблемой и гнить
неделями, но у Цыганова, сидевшего с советниками на загадочном и
таинственном острове Сокотра в Индийском океане, было в загашнике
чудодейственное снадобье, которое сокотряне называли "кровь дракона" (в
Адене оно было известно как "кровь семи братьев"). Снадобье это представляло
собой особым образом обработанную смолу какого-то дерева. (На Сокотре
встречались десятки видов флоры, которые не росли больше нигде в мире.) Эта
смола цвета темного рубина считалась в Йемене национальным достоянием и была
запрещена к вывозу. По легендам, "кровь семи братьев" помогала от всех
болезней и даже якобы могла восстанавливать утраченную девственность.
Цыганов же, у которого был небольшой запас этой смолы, отрекламировал ее