Чтение 16–й страницы книги ~Вилла "Грусть"~

Потрепал прикорнувшего у его ног пса и отхлебнул глоток адской смеси.

- Ну как дела? - спросил он Ивонну.

- Ничего.

Он покачал головой, не зная, о чем еще спросить. А может, ему не
хотелось болтать при незнакомом человеке. Он ждал, что я заговорю первым,
но я смутился не меньше его, а Ивонна и не подумала нарушить неловкого
молчания. Вместо этого она вытащила из сумочки перчатки и потихоньку стала
их натягивать. Дядюшка исподлобья, слегка скривив рот, следил за этой
странной длительной процедурой. Долгое время мы сидели молча.

Я украдкой рассмотрел его. Густые темные волосы, лицо грубоватое,
красное, но зато в больших черных глазах с очень длинными ресницами
какое-то очарование и нега. Должно быть, в молодости он был красив, хотя и
несколько специфической красотой. Губы же, на удивление, тонкие,
насмешливые, очень французские.

Видимо, он принарядился к нашему приходу: надел серый твидовый пиджак,
широковатый ему в плечах, темную рубашку и надушился лавандовой водой,
галстука на нем не было. Я все старался найти между ними родственное
сходство. И не нашел. "Ничего, - подумал я, - до конца вечера еще далеко,
найду. Вот сяду напротив них и буду смотреть на обоих. И в конце концов,
конечно, подмечу сходство в жестах или мимике".

- А у тебя, дядя Ролан, теперь много работы?

Меня удивило, каким тоном это было сказано. В ее вопросе прозвучала и
непосредственность ребенка, и бесшабашность женщины, говорящей со своим
любовником.

- Ох уж эти мне американские железяки... все эти чертовы
"студебеккеры"...

- Замучился, дядя Ролан? - Теперь голос стал совсем детским.

- Да нет. Просто в моторе у них...

Он не докончил фразы, как будто вдруг понял, что нам неинтересно
слушать о всяких там технических подробностях.

- Ладно... Ты-то как? - спросил он Ивонну. - Ничего?

- Да, дядя.

Она задумалась о чем-то. О чем?

- И отлично. Ничего так ничего. А не пройти ли нам к столу?

Он встал и положил мне руку на плечо.

- Эй, Ивонна, ты что, не слышишь?

Стол стоял под окном у стеклянной двери, ведущей в гараж. И был накрыт
скатертью в клетку - белую и цвета морской волны. На нем - рюмки
"дюралекс". Дядюшка усадил меня как раз куда мне хотелось - на стул
напротив них. На их тарелках лежали круглые деревянные кольца для салфеток
с вырезанными по кругу именами: "Ролан" и "Ивонна".

Дядюшка вразвалочку пошел на кухню, и Ивонна снова пощекотала мою
ладонь. Он вернулся с блюдом "нисского салата". Ивонна разложила салат по
тарелкам.

- Ну как, вкусно?

- Гра-фу пра-ав-да пришлось по вкусу? - обратился он к Ивонне.

И, по-моему, безо всякой насмешки, с чисто парижскими юмором и
любезностью. Кстати, я никак не мог понять, откуда у этого "савойца" (ведь
сказано же в статье об Ивонне: "Она уроженка наших мест") такое отличное
произношение, какого и в столице теперь не встретишь.

Нет, они совсем друг на друга не похожи. У Ивонны такие правильные
черты лица, тонкие руки, изящная шея, что рядом с ней он казался еще более
грузным и неуклюжим, чем тогда, когда сидел в кресле. Мне очень хотелось
бы знать, в кого она такая зеленоглазая и рыжеволосая, но я слишком уважал
французские семьи и их тайны, чтобы спросить об этом. Где теперь отец и
мать Ивонны? Живы ли они? Чем занимаются? Я по-прежнему потихоньку
наблюдал за Ивонной и ее дядюшкой. Оказывается, у них есть что-то общее в
манерах. Например, оба низковато держат нож, когда режут, и медленно несут
вилку ко рту, оба одинаково щурятся, отчего вокруг глаз образуются
морщинки.

- А вы кто по профессии?

- Никто, дядя, - отвечает Ивонна, прежде чем я успел открыть рот.

- Неправда, - пролепетал я. - Неправда. По профессии я писатель.

- Писатель? Вы - писатель?

Он посмотрел на меня безо всякого выражения.

- Я... я... - Ивонна уставилась на меня с дерзкой усмешечкой. - ...я
пишу книгу. Вот.

Я лгал так уверенно, что сам себе удивился.

- Вы пишете книгу? Книгу?.. - Нахмурившись, он слегка пододвинулся ко
мне. - Детектив, что ли?

Он улыбнулся с облегчением.

- Да, детектив, - прошептал я. - Именно детектив.

В соседней комнате с шипением зазвонили часы. Они все звонили и
звонили. Ивонна слушала их, приоткрыв рот. Дядюшка взглянул на меня: ему
было досадно, что они принялись звонить так не вовремя. Они фальшивили, и
я никак не мог понять, что же они вызванивают. Лишь когда он гаркнул:
"Только проклятого Вестминстера не хватало!", я догадался, что эта
какофония - лондонский колокольный звон, правда очень унылый и тоскливый.

- Проклятый Вестминстер совсем ополоумел. Он все время бьет по
двенадцать раз... Я сам с ума сойду с этим мерзавцем. И как я его до сих
пор не выбросил... - Он говорил о часах, словно это был какой-то его
личный враг. - Ну что, слыхала, Ивонна?

- Я же тебе сказала, это мамины часы. Отдай их мне, и дело с концом.

Он внезапно побагровел от ярости, так что я даже испугался.

- Они останутся у меня! Поняла? У меня.

- Ладно, дядя, ладно... - успокаивала его Ивонна. - Пускай они
останутся у тебя. Возьми себе этот паршивый Вестминстер.

Она взглянула на меня и подмигнула. Он убеждал меня в своей правоте:

- Поймите, если не станет проклятого Вестминстера, мне будет одиноко...

- А мне эти часы напоминают детство, - сказала Ивонна. - Они всегда
мешали мне уснуть...

И я представил, как она лежит в кроватке в обнимку с плюшевым мишкой,
широко раскрыв глаза.

Последние звуки были отрывистыми, словно икота пьяницы. Наконец
Вестминстер затих, словно захлебнулся.

Набрав побольше воздуху, я решился спросить:

- Она жила здесь, когда была маленькой?

Но так торопился, что он ничего не понял.

- Он тебя спрашивает, здесь ли я жила, когда была маленькой? Дядя, ты
что, оглох?

- Конечно. Она жила там. Наверху.

Он ткнул пальцем в потолок.

- Да. Я прямо сейчас покажу тебе мою комнату. Дядя, она еще цела?

- Ну конечно, я в ней ничего не трогал.

Он встал, собрал наши тарелки и вилки и унес их на кухню. Потом
вернулся с чистыми.

- Вы любите мясо поподжаристей? - спросил он.

- Я полагаюсь на ваш вкус.

- Да нет, я спрашиваю, как на ваш, на ваш вкус, господин граф?

Я покраснел.

- Ну так как? Поподжаристей?

Я не смог выдавить из себя ни звука. Вместо ответа я как-то странно
махнул рукой. Он нависал надо мной, скрестив руки на груди. И разглядывал
меня в полном недоумении.

- Скажи, он всегда такой?

- Да, дядя, да. Он всегда такой.

Он собственноручно приготовил нам эскалопы с горошком, причем сообщил,
что горошек "свежий, а не консервированный". И налил нам вина, "держу
специально для особых гостей".

- Значит, ты считаешь его "особым" гостем? - спросила Ивонна, кивнув в
мою сторону.

- Ну конечно. Ведь я впервые ужинаю с графом. Простите, граф, забыл,
как вас зовут...

- Хмара, - холодно заметила Ивонна, словно сердилась на него за такую
забывчивость.

- Это какая фамилия? Португальская?

- Русская, - пробормотал я.

Он стал выяснять дальше:

- Вы что же, русский?

Я вдруг почувствовал страшную усталость. Снова рассказывать о
революции, Берлине, Париже, Америке, фирме "Вулворт", Скьяпарелли, жизни с
бабушкой на улице Лорда Байрона. Хватит. Меня чуть не стошнило.

- Вам дурно?

Он отечески положил мне руку на плечо.

- Нет, что вы. Мне хорошо как никогда.

Его, кажется, удивило мое заявление, тем более что я впервые за весь
вечер говорил членораздельно.

- Ну-ну, глотните вина.

- А знаешь ли, дядя, а знаешь... - Ивонна замолчала, и я весь съежился,
ожидая самого худшего. - Знаешь, он ведь ходит с моноклем.

- Да неужели?

- Вставь свой монокль, пусть он посмотрит, - просила проказница.

И заладила, словно капризный ребенок: "Ну вставь, ну вставь..."

Дрожащей рукой я нащупал монокль в кармане и медленно, как во сне,
попытался вставить его в левый глаз. Но у меня ничего не вышло. Мышцы лица
не слушались. Скулу свело. Монокль все время падал и наконец угодил в
горошек.

- Черт побери! - выругался я.

Я боялся, что со злости выкину что-нибудь такое, что совсем уж не к
лицу благовоспитанному юноше. В такие минуты я абсолютно не владею собой.