никогда не слышал ее шагов на лестнице.
года, я вернулся домой с площади Италии на метро. Я ездил за
видеокассетами в один магазин, который, якобы, снабжался лучше других.
Давно я уже не видел площадь Италии. Она очень изменилась из-за выросших
небоскребов.
сидела женщина. Я заметил, что она в солнечных очках, с платком на шее и в
старом бежевом плаще. Мне показалось, что это Жаклин. Наземная ветка метро
шла вдоль бульвара Огюста Бланки. В дневном свете ее лицо казалось
похудевшим. Я хорошо различал рисунок ее рта и носа. Она, я был в этом
почти твердо уверен.
руке она несла хозяйственную сумку. Шла она устало, почти спотыкаясь.
Раньше у нее была совсем другая походка. Не знаю почему, но она мне часто
снилась последнее время: я видел ее в маленьком рыбацком порту на
Средиземном море. Она сидела на земле и бесконечно вязала на солнце. Рядом
с ней стояла миска, в которую прохожие бросали монетки.
за ней вниз по склону. Она вошла в продовольственную лавку. Когда она
оттуда вышла, по ее походке я понял, что ее сумка стала тяжелее.
Жюниор". Я посмотрел снаружи в окно. Она стояла у стойки, поставив сумку
на пол, и пила пиво. Я решил не заговаривать с ней и не идти за ней
дальше, чтобы узнать ее адрес. Я боялся, что после всех этих лет она меня
не вспомнит.
Поезд идет над деревьями бульвара Сен-Жак. Их ветви нависают над рельсами.
У меня создается ощущение, что я нахожусь между небом и землей, что я
убегаю от настоящего, от моей нынешней жизни. Ничто меня больше ни к чему
не привязывает. Через несколько минут, у выхода со станции Корвизар,
похожей, благодаря своей застекленной крыше, на провинциальный вокзальчик,
я словно войду в проделанную во времени дыру и исчезну навсегда. Я спущусь
по склону улицы, и, может быть, мне посчастливится ее встретить. Она
наверняка живет где-то поблизости.
состояние духа. Однажды, в августовский день, я ходил в мэрию парижского
пригорода Булонь-Биянкур за своим свидетельством о рождении. Вернулся я
пешком через Порт д'Отей и авеню, окаймляющие ипподром и Булонский лес. Я
временно жил в гостинице неподалеку от набережной, за садами Трокадеро. Я
еще не решил, останусь ли в Париже окончательно или, продолжая писать
книгу о "портовых поэтах и романистах", съезжу в Буэнос-Айрес, чтобы
разыскать аргентинского поэта Гектора Педро Бломберга, некоторые строфы
которого очень меня заинтриговали:
скамейку в сквере. Этот квартал напоминал мне о детстве. Автобус 63, в
который я садился на Сен-Жермен-де-Пре, останавливался на Мюэт, и, проведя
день в Булонском лесу, его надо было ждать часов около шести вечера. Я
тщетно пытался вызвать другие, более недавние воспоминания, но они
относились к прежней жизни, и я был не очень уверен, что прожил эту жизнь.
девятьсот сорок пятого года, и однажды после обеда, около пяти, мой отец
пришел в мэрию подписать метрику. Я хорошо видел его подпись на выданной
мне ксерокопии: она была неразборчива. Потом он вернулся домой пешком по
пустынным в то лето улицам, на которых в тишине раздавались хрустальные
звонки велосипедов. Стояла такая же погода, как сегодня: тот же солнечный
вечер.
было необходимо проснуться. Узы, связующие меня с настоящим, растягивались
все больше. Было бы действительно досадно кончить свои дни на этой скамье
с потерей памяти, не в силах даже дать свой адрес прохожим... К счастью, у
меня в кармане лежало свидетельство о рождении. У заблудившихся в Париже
собак на ошейнике написаны адрес и телефон хозяина... Я пытался объяснить
себе зыбкость моего состояния. Я не видел никого уже несколько недель. Те,
кому я звонил, еще не вернулись из отпусков. А кроме того, зря я выбрал
гостиницу далеко от центра. В начале лета я собирался оставаться в ней
совсем недолго, а потом снять квартирку или комнату. Закрадывалось
сомнение: действительно ли мне хочется остаться в Париже? Пока не кончится
лето, мне будет казаться, что я всего лишь турист, но в начале осени
улицы, люди и вещи вновь обретут свой повседневный цвет: серый. И я
спрашивал себя, хватит ли у меня мужества снова раствориться в этом цвете.
лет пятнадцать, а теперь наступил мертвый сезон, пока не сменю кожу, Я
попытался перенестись на пятнадцать лет назад. Тогда тоже что-то дошло до
своего предела. Я отдалялся от родителей. Отец назначал мне встречи в
кафе, в вестибюлях отелей или привокзальных буфетах, словно специально
выбирал места, где люди не задерживаются, чтобы избавиться от меня и
убежать со своими секретами. Мы молча сидели друг против друга. Время от
времени он бросал на меня взгляд исподлобья. Мать говорила со мной все
громче, я догадывался об этом только по ее губам: между нами словно стояло
заглушающее ее голос стекло.
несколько расплывчатых лиц, несколько смутных воспоминаний, чей-то прах...
Я не испытывал ни малейшей грусти, наоборот - облегчение. Начну с нуля. Из
этой блеклой и невыразительной череды дней еще выделялись только те, в
которые я познакомился с Жаклин и Ван Бевером. Почему этот эпизод, а не
какой-либо другой? Может быть потому, что он был не закончен.
другую строну газона и уселся на солнце. Я чувствовал себя легко. Мне не
надо было больше отдавать отчет кому-либо, мямлить извинения, лгать. Я
стану другим, и перевоплощение будет таким глубоким, что те, с кем я
встречался в последние пятнадцать лет, больше меня не узнают.
сквера. Мотор заглох. Хлопнула дверца. Вдоль ограды сквера шла женщина.
Она была в желтом летнем платье и солнечных очках. Шатенка. Я плохо
различал ее лицо, но сразу же узнал походку - ленивую такую. Шаги ее
становились все медленнее, словно она колебалась, в каком направлении
идти. Потом вроде бы решила. Это была Жаклин.
быть, она меня не вспомнит. Волосы у нее были короче, чем пятнадцать лет
тому назад, но эта походка не могла принадлежать никому другому.
что бы я ей сказал? Эта улица была так далеко от набережной Турнель и кафе
"Данте".
живет? Или только пришла в гости? Я даже задал себе вопрос: можно ли
узнать человека со спины, по походке? Я повернул назад, к скверу. Ее
машина стояла на том же месте. Я чуть не оставил ей записку на ветровом
стекле с номером телефона моего отеля. На станции обслуживания на авеню
Нью-Йорк меня ждала машина, которую я взял напрокат накануне. Эта мысль
пришла мне в голову в отеле. Квартал показался мне таким пустым, а путь
пешком или на метро по августовскому Парижу таким одиноким, что
перспектива располагать автомобилем утешила меня. Так у меня будет
впечатление, что я в любой момент, как только захочу, могу уехать из
Парижа. Последние четырнадцать лет я чувствовал себя пленником других и
себя самого, и все мои сны были похожи друг на друга: это были сны о
бегстве, об отъездах на поездах, на которых я, к несчастью, опаздывал. До
вокзала я ни разу не добирался. Я терялся в переходах и на платформе, а
поезд метро все не шел. А еще мне снилось, что, выйдя из дома, я сажусь за
руль огромного американского автомобиля, который мчится по пустынным
улицам к Булонскому лесу, но шума мотора я не слышу и испытываю ощущение
легкости и блаженства.
удивление, когда я дал задний ход и чуть не врезался в одну из
бензоколонок. Я боялся, что не смогу остановиться на следующем светофоре.
Так было в моих снах: тормоза отказывали, я не останавливался ни на одном
светофоре и ехал в обратном направлении по улицам с односторонним
движением.
телефонный справочник. По тому адресу Жаклин не оказалось. Но за
пятнадцать-то лет она, разумеется, вышла замуж. Чья же она жена?
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Ларссон Стиг
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия