заинтересуется и поверит - он уснет, и автор слов и музыки испытает высшее
счастье... При чем здесь гонорар за строчку? Искусство, если оно истинно,
меряется лишь наслаждением, которое испытал тот, кто отдал".
почувствовал, как у него закрываются глаза, словно подчиняясь словам
старухи, и тому однообразному, как извечное спокойствие, ритму, рожденному
высшей гармонией, словно серые клочья тумана в урочищах или постоянный шум
воды на порогах, где по утрам, в водяной пыли, устойчиво стоит мост
сине-желто-красной радуги - пройди сквозь нее, и на всю жизнь будешь
счастливым...
Ладони Мирко ощущали гладкую тяжесть рубанка, вобравшего в себя резкую
остроту стали. Ощущавший боль дерева в лесу, во время рубки, сейчас,
обстругивая ствол сосны, Мирко не чувствовал боли, рождаемой каждым ударом
топора - звонким, протяженным в тяжелом хвойном воздухе, резким, словно
удар колокола по усопшим.
умершим, - подумал он, наблюдая, как плавно ложится стружка на пушистый
ковер таких же бело-желтых, пахучих стружек. - Только в лесу каждый удар
топора, словно колокол, предупреждает о грядущей смерти, когда дерево
застонет, начнет раскачиваться, будто человек, раненный в сердце пулей на
излете, а потом закричит, падёт на землю и по-человечьи, словно волосы,
разметает крону по траве и пням".
которой он рубил новый дом. - Начнем крепить?
венец, и тогда завтра можно приглашать мастеров - стелить крышу. А когда
будет крыша, он положит пол из толстого дубового бруса, сложенного прошлой
осенью под толем на дворе, и Елена войдет в их дом, и это будет его первый
дом, потому что раньше он жил в горах, у дядьки, и это был не дом, а
длинный унылый сарай с узкими щелями вместо окон, а стены были сложены из
камня, и поэтому там всегда было сыро и пахло болотом, а когда шел дождь,
крыша протекала и на глиняном полу появлялись лужицы.
не уразумею: зачем ты женишься? Ты ведь жизни не видел: то в горах рубил,
то здесь стругаешь... А женщина, какая-никакая распрекрасная, - все равно
словно жандарм: ни тебе выпить, ни к друзьям пойти; паши, как конь, и
радуйся, что сенца подбрасывают.
страшно, Степан. Если б я в горах всю жизнь прожил - тогда другое дело,
там, в горах, чего ж бояться-то? Там бояться нечего. Бояться надо людей в
городах, где каждый норовит к себе оттянуть, оттого и страшен делается.
и кормить, а слушать не станут. Сейчас отчего люди слова ждут? Оттого, что
погрязли в нечестности и корысти. А если чисто жить - зачем тогда церковь?
Туда за отпущением грехов ходят, страх свой утешить туда идут.
бревнышко, пойдем вязать...
какой я, да? То-то она мне говорит: "Тихий ты слишком, таких пчелы жалят".
Разве пчела жалит? Она лечит. Она только дурня ожалит, который боится, а
тот, кто смысл хочет найти вокруг себя, - тот понимает, что это работа у
пчелы такая - жало свое отдать, и сердиться на нее за это нельзя. На снег
ведь ты не сердишься? Или на ливень?
улыбнулся в темноте, потому что соски у нее были холодные и шершавые.
голова начинает кружиться, и кажется, будто я падаю в колодец с теплой
водой, падаю, падаю, и никак не могу упасть, и так боюсь упасть, и так не
хочу упасть, и когда я чувствую всего тебя, даже если руки мои лежат вдоль
тела, а я все равно чувствую твою ложбинку на спине, и шею, и шрам на
локте - вот тогда радость, и тогда я плачу.
сильнее, мужчина не может любить так, как женщина. Поэтому женщина всегда
должна жалеть любимого; это и есть любовь. Все остальное - неправда. Надо
очень жалеть мужчину, только тогда он будет счастлив, а если он будет
счастлив, он станет смелым, и женщина будет любить его еще больше.
боюсь, только старым боюсь стать.
другое взамен.
надо защищать силой.
ее соски, и такие же нежные, беззащитные, доверчивые, стыдящиеся света.
Светозар обнял Милицу так сильно, как только мог, и почувствовал на ее
лице странную, блаженную, как у святой, улыбку.
тобой!..
оставшийся сиротой - семья его сгорела в доме, когда вспыхнул керосин,
неловко пролитый золовкой, - ушел с пепелища, как успел выскочить из огня:
в длинной белой рубахе и кожаных штанах, босой. Он жил эти два года
христовой милостью, пел в шинкарнях странные песни - про мурашей и
букашек, которые просыпаются по весне и радуются тому, что с первыми
холодами умрут и не будут страдать в стужу, когда люди насмерть леденеют -
не то что букашки, божьи твари. И еще он пел О том, как в больших городах
готовят еду: на больших плитах, в которых нет огня, а лишь один жар,
который может обжечь, но это будет ожог летним теплом, а не пламенем
смерти, которое заставляет плясать покойников и скалить зубы, будто в
последней насмешке над теми, кто остался на земле - допивать свою чашу
горя.
песни-плача, который только и умеют петь в горах, у Чаплины: словно бы
перебивая друг друга в жалобах, чабаны редко говорили друг с другом - все
больше изъяснялись гангой.
сначала тот жаловался ему на плохую погоду, и на ранний снег в горах, и на
то, что реки рано стали, и овцы бьют копыта и хромо валятся в обрывы, а
потом старик отвечал ему - но не впрямую, а как бы издалека, жалуясь на
войну, когда сам себе не волен и когда не свободы жаждешь, а команды,
потому что только в ней и есть надежда на спасение: офицеру-то свыше все