Чтение 16–й страницы книги ~Исповедальня~

изменить в любой момент.

Теперь же все поставлено под сомнение, деформировано, как лицо матери
в зеркальном шкафу г-жи Жаме, портнихи из Рошвиля.

Он помнил, что испытывал тогда разочарование, смутную тоску, нелов-
кость. Это была его мать и в то же время не совсем она. Нечто непонятное
ему искажало ее образ, и он досадовал на себя, потому что смотрел на не-
го другими глазами.

Та же неловкость тяготела над ним и сейчас. Он ни о чем не спрашивал,
ничего не пытался узнать. Они сами по очереди приходили к нему, упорно
желая исповедаться.

Все началось задолго до этого четверга, просто раньше они только под-
ступались к этому.

Он не всегда и не сразу понимал, что скрывалось за безобидными заме-
чаниями.

- Мама ушла?

- Часа два назад.

- Ей звонили?

Имя Наташи не произносилось, но филигранно вписывалось в разговор,
приобретая особое значение. От частого и, может быть, преднамеренного
упоминания о ней присутствие ее становилось почти осязаемым.

- Отец на антресолях?

- Кажется, да.

- Скоро он там и есть будет.

Она ни за что не хотела, чтобы Андре походил на отца.

- Почему ты не застегиваешь воротник рубашки?

- Она мне уже мала, ведь у меня крупная шея, как у папы.

- Что бы ты ни говорил, сложение у вас разное: он весь в ширину, а ты
- в длину.

- Но затылок и плечи у нас одинаковые.

- В твоем возрасте, как это ни странно, он был худощав. Он никогда не
занимался спортом, никогда в жизни не двигался, разве что вокруг зубов-
рачебного кресла. - Но бабушка тоже...

- Ты защищаешь Баров?

Но бывали и другие воскресенья. Прогулки на машине сменились прогул-
ками на яхте Поцци, с кем они подружились - Андре не знал каким образом
- в Канне.

Кардиолог Леонар Поцци обосновался в доме на Круазетт, где теперь у
отца был кабинет. Не исключено, что именно из-за Поцци он туда и переб-
рался.

Сначала они обедали у них в Ла Напуль, на вилле, построенной в совре-
менном стиле. По чистой случайности их сын Матиас оказался в одном лицее
с Андре.

- Не хотите ли в следующее воскресенье совершить прогулку по морю?

Несколькими годами моложе Бара, полный жизни, звонкоголосый и почти
всегда веселый, Поцци был муниципальным советником и главой ряда компа-
ний. Его одномачтовая двенадцатиметровая яхта называлась "Альциона". У
Поцци была дочь Эвелина, блондинка в отличие от своего брата-брюнета.

Почему же Андре, страстно любивший море и корабли, как и прежде, боя-
лся этих воскресных дней?

В порту встречались около десяти - Поцци всем семейством ходили к
мессе. Матросом служил старый рыбак, а Бар более или менее ловко помогал
при маневрах.

Пока поднимали паруса и выходили из порта, дети и женщины оставались
в кокпите [10].

Дальше острова Святой Маргариты заплывали редко; там бросали якорь, и
мужчины принимались рыбачить. Г-жа Поцци, белокожая выцветшая блондинка,
меланхолично улыбалась.

- Не заняться ли нам обедом, Жозе?

- Иду, Лора.

Через несколько недель они уже перешли на "ты". Мужчины тоже. Без ви-
димых причин Андре не любил их, как не любил и Матиаса. В лицее он избе-
гал его, а вот Матиас, напротив, на каждой перемене старался встретиться
с ним.

Прежде чем сесть за стол в душной каюте, они купались, потом поднима-
лись на борт по тиковому трапу, прикрепленному к релингам.

Позже обязательно следовало:

- Партейку в бридж?

- Можно нам взять шлюпку, папа?

- При условии, что не заплывете далеко.

Гребли по очереди. Эвелина, которая была младше брата, дулась из-за
каждого пустяка или требовала вернуться. Мимо проносились катера, и
шлюпка, словно пробка, подпрыгивала в кильватерных струях.

- Ты решил задачу по математике?

- Да. Ничего трудного.

- А мне отец сделал. Полчаса мучился. Молодчина!

- Кто?

- Мой отец. Они приятели с директором. Вместе ходили в школу в Туло-
не. Только не рассказывай никому.

- Почему?

- Еще подумают, что мне дают поблажку.

Однажды вдоль порыжелого берега Эстереля они дошли до Сен-Тропеза.
Два других раза отдавали якорь в порту Вильфранша возле военных амери-
канских кораблей и ужинали в ресторане.

Его мать искрилась задором, говорила больше всех. Они пикировались с
Леонаром Поцци и, случалось, смеялись, тогда как другие терялись в дога-
дках.

Теперь он задумывался над словами матери, сказанными еще до зна-
комства с Поцци, и, кажется, находил объяснение смущению, которое всегда
испытывал в их присутствии.

Зимой играли в бридж то у одних, то у других, и Андре досадовал, что
под предлогом дружбы родителей детям приходится проводить вместе все
воскресенья.

- Можно послушать пластинки? - спрашивал Матиас.

- Нет.

- Боишься, что разобью?

- Это мои вещи, и трогать их никому нельзя.

Андре не лгал. Ему не понравилось бы, если кто-нибудь, даже отец,
брал его пластинки. Он никому не давал своих книг, а все деньги, что по-
лучал на воскресенья, дни рождения или Рождество, тратил на пластинки и
книги, которые долго выбирал.

Несмотря на кажущуюся беспорядочность, он был до маниакальности бере-
жливым - ни смятой страницы в книге, ни испачканной или порванной облож-
ки. И прежде чем поставить пластинку на диск, он протирал ее специальной
щеточкой. И снова лето, а потом зима, зима, когда на вилле чаще всего
принимали друзей; гости оставались допоздна и танцевали в гостиной.

Не той ли зимой число друзей стало сокращаться? Их становилось все
меньше, несмотря на телефонные звонки матери.

Поцци всегда приходили первыми, а уходили последними. Андре отправля-
ли спать, и он засыпал под шум и гам, неоднократно рискуя быть внезапно
разбуженным.

Однажды ночью дверь отворилась. Вырванный из сна, он с криком вскочил
с постели.

- Кто здесь?

И женский голос - он его не узнал - смущенно прошептал:

- Ох, простите! Я ошиблась.

Дама, видимо, приняла его комнату за ванную. Однако и на первом этаже
был туалет для гостей.

Как-то в воскресенье, перед Рождеством, он удивился:

- Поцци не придут?

- Госпожа Поцци в Париже.

Не пошли и они к ним в следующее воскресенье, а в лицее Матиас избе-
гал его, не заговаривал с ним и даже не здоровался.

Андре не пытался понять. Это выходило за границы его личной жизни. Он
радовался, что отныне воскресенья снова принадлежат ему самому.

А потом Матиас перестал посещать лицей. Несколько дней спустя Андре
спросил у своего одноклассника Франсуа, сына мясника с площади Гамбетты:

- Он что, болен?

- Нет. Теперь он с матерью и сестрой живет в Париже.

- А отец?

- Ты разве не знаешь, что его мать потребовала развода?

Больше они не встречались, и эти годы он прожил вполне безобидно.

Он начал жить своей собственной жизнью, непохожей на жизнь родителей.
Он помнил громкие, особенно у матери, голоса, доносившиеся из спальни,
но тогда не обращал на это внимания, считая вполне естественным, что ро-
дители спорят.

Теперь он снова видел лицо Поцци, которого изредка встречал на Круа-
зетт, - маленькие черные, словно нарисованные тушью усики, ярко-красные
губы. Именно это больше всего и поражало; он даже задавался вопросом, уж
не красится ли тот. Но особенно его злило радостное высокомерие в глазах
Поцци.

Он видел также на стенах города огромные портреты певца Жана Ниваля;
у того были такие же усики, такие же черные волосы, та же радость в гла-
зах.

И еще он видел свою мать: уверенная, в себе, она выходила из выкраше-
нного желтым дома на улице Вольтера и, чуть дальше, садилась в машину.

Он не сомневался, что, машинально взглянув в зеркальце заднего обзо-
ра, она нахмурилась. Она видела его. Может быть, узнала и Франсину.

Но видел ли он ее - вот чего она не знала, вот о чем спрашивала себя
с тех пор.

Не потому ли она провоцировала его, закладывая основы своей защиты?