Чтение 16–й страницы книги ~Невиновные~

Они были ему нужны, чтобы дать детям образование. Он слышал, что
американские университеты безумно дорогие.

- Будь по-вашему! - сказал он с тяжелым сердцем. - Но, само собой
разумеется, я не буду делать серийных вещей.

- Я и обратился к вам как раз потому, что не хочу ничего серийного. Я уже
подыскивал подходящее клеймо, но пока не нашел. Что-нибудь вроде "Украшение
только для вас"...

- Это мы придумаем, - заверил Брассье. - Вы можете составлять контракт,
мсье Мейер, в виде договора о сотрудничестве. Позвоните нам, когда он будет
готов, мы приедем и подпишем.

Толстяк плохо скрывал свое удовлетворение. Он словно только что приобрел
полотно Ренуара или Пикассо, которое давно жаждал иметь.

- Хотел было спросить, что вам предложить, чтобы отметить это событие?
Совсем забыл, что я не у себя...

Он с чувством пожал руки обоим. После этого они спустились вниз. Мсье
Мейер пристроился позади троих игроков в карты, перед которыми лежала кучка
крупных банкнот.

- Могу я вступить в игру?

- Да, через несколько минут.

Он нашел себе стул и со вздохом опустился на него, словно маленькая
сделка, совершенная им в будуаре, истощила его силы.

- Можно тебя на минутку?

Брассье увлек своего компаньона в глубину сада. Гости играли в шарм. Они
нашли спокойный уголок за купой деревьев.

- Что ты на это скажешь?

- Пока не знаю.

- Это же счастье для тебя и меня. И ни в коем случае не свяжет нас.
Старина Мейер, конечно же, в этом деле не проиграет, он хитер. Я-то давно
его знаю... Но в конечном счете выиграем и мы. Как только контракт будет
подписан, мне придется махнуть в Довиль, посмотреть на магазинчик и
прикинуть, что из него можно выжать.

Он дружески похлопал Селерена по плечу.

- Вот увидишь. Мы с тобой далеко пойдем... Подумай-ка еще о мастерской.
Сдается мне, вы справитесь и втроем.

Селерен счел за благо не затевать спора. Он был недоволен собой. Он даже
не понимал, почему согласился. Ведь он только что продал частицу своей
независимости, своей профессиональной гордости.

- Я, пожалуй, поеду. Жан-Жак, наверное, сейчас один дома.

- А как у него дела?

- Готовится к экзамену, а в сентябре поедет учиться в Англию.

- И надолго?

- На полгода, если не ошибаюсь... Хочет усовершенствоваться в английском,
прежде чем поступать в один из американских университетов.

Брассье посмотрел на него с изумлением.

- Вот как? А ведь совсем недавно он был мальчишкой... Помню, он увлекался
корабликами, собирал маленькие модели... А как Марлей?

- Думаю, после лицея и она от меня улетит...

- Как быстро бежит время!

- Да... Мы не думаем о завтрашнем дне, вернее, завтрашний день нам
кажется таким далеким, и вдруг он тут как тут... Извинись за меня перед мсье
Мейером. А остальные гости меня не знают, они и не заметят моего
отсутствия...

- Всего хорошего, старина... Спасибо, что приехал.

Он разыскал свою маленькую машину среди спортивных автомобилей и огромных
лимузинов. Два шофера в форме ели птифуры, которые наверняка принесла им
кухарка. Они взяли под козырек.

Дороги были забиты машинами. Солнце припекало. Он посмотрел на сиденье
рядом с собой, на котором обычно сидела Аннет. Она так и не захотела
научиться водить машину, ссылаясь на свою рассеянность.

Так оно и было. Стоило приглядеться к ней, когда она что-то делала - не
важно что, - и становилось заметно, что в мыслях она где-то далеко.

Иногда Селерен внезапно спрашивал ее:

- Ты где?

Она вздрагивала и глядела на него так, будто только что проснулась.

- Почему ты спрашиваешь?

- Потому что у тебя такой вид, словно ты за сто верст отсюда.

Посоветовала бы ему Аннет подписать этот контракт? О своих делах она
говорила с ним редко. А когда он описывал ей какое-нибудь украшение, над
которым работал, она слушала рассеянно. Только говорила:

- Да... Да... Должно быть, очень мило...

Его это злило. Он прожил с ней двадцать лет, но так и не узнал ее
по-настоящему. Была ли в том его вина? Не был ли он слишком поглощен своей
работой?

Или же это она жила как и жила, своей собственной жизнью?

Из-за пробок на дорогах он долго добирался до Парижа. Но было бы еще
хуже, если бы он выехал позднее.

Ему не хотелось покупать виллу, как у Брассье. Он чувствовал бы себя
неловко в одежде от знаменитых кутюрье. Его квартира была обставлена, и
добавить можно было бы разве что одну-две картины.

Может быть, купить машину побольше и помощнее, чтобы доставить
удовольствие дочери? Он пообещал себе впредь больше заниматься ею. Почему бы
на воскресенья им не уезжать куда-нибудь подальше? Они могли бы выезжать в
субботу в полдень и ночевать в каких-нибудь живописных маленьких
гостиницах...

Он мечтал. Но он знал, что на самом деле все совсем не так, что у его
дочери, так же как у сына, своя жизнь, и им гораздо веселее со своими
сверстниками.

Они оба очень любили его, но, должно быть, он казался им чудаком,
маньяком-домоседом, живущим на обочине настоящей жизни.

Так ли уж он отличался в этом от Аннет? У него была мастерская, был свой
мирок коллег за верстаками, живших одной семьей. А Аннет отдавала всю себя
своим старикам и инвалидам.

Такие мысли постоянно приходили ему в голову, навязчивые и болезненные,
как мигрень.

Почему так?

Если бы они жили как обычная супружеская пара, то посвящали бы больше
времени детям. Но они не были обычной парой. Никогда, к примеру, им не
приходило в голову поцеловаться, разве только утром и вечером.

Никогда он не видел, как его жена купается в ванне, и она даже
предпочитала, чтобы его не было в спальне, когда она раздевалась или
одевалась.

Он снова видел ее в ресторане на Вогезской площади, когда она впервые
согласилась поужинать с ним. Она казалась ему такой хрупкой, такой
слабенькой.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых таился страх.

Ему хотелось поднять ее на руки и сказать, что жизнь вдвоем будет полна
радости, хотелось умолять ее ничего не бояться.

Со временем она, наверное, обрела больше уверенности, но теперь-то он был
убежден, что она никогда всецело не отдавалась ему. Он был ее мужем. Она его
очень любила. У них было двое детей, которые не доставляли им никаких
хлопот, и им еще выпало счастье найти эту драгоценную Натали, умевшую
улаживать все осложнения.

Ему было необходимо понять. Поэтому он и рылся в памяти в поисках мелких,
но значимых фактов.

Вот, к примеру, когда она рожала в клинике ЖанЖака... В первый день он
лишь прикоснулся кончиками пальцев к щечке ребенка и ощутил, что жена следит
за ним...

Потом, на третий или четвертый день, он захотел коснуться губами детского
лобика.

- Не рекомендуется их целовать, - сказала она.

- А тебе можно?

- Я мать...

Как будто ребенок не принадлежал в той же мере и ему.

Она смогла кормить ребенка грудью, но никогда не делала этого при нем, а
уходила в спальню.

Что все этого означало? То же самое было и с Марлен.

Имена детям выбирала она. Просто говорила:

- Мы назовем его Жан-Жак...

Потом:

- Мы назовем ее Марлен...

И он понял, что спорить с ней не стоит. Тогда это казалось ему
естественным. Пока дети были грудными, она отдавала им все свое время, и
можно было бы сказать, что она рождена, чтобы стать матерью многодетного
семейства.

Спустя несколько месяцев она уже была готова вернуться к своей работе и
передоверяла детей Натали.

Не ему - Натали.

Может, она ему не доверяла? Может, могла в чем-то упрекнуть?

Он нашел сына в гостиной, Жан-Жак слушал пластинки, включив на полную
громкость.

- Минутку...

Он выключил проигрыватель.

- Мне нужно было расслабиться. Я был бы рад постареть на две недели...

- Такое бывает раз в жизни.

- Думаешь? В зависимости от университета, который я выберу, мне,
возможно, придется сдавать вступительные экзамены. И на этот раз не на
родном языке.

- Можно тебя спросить, почему ты предпочитаешь учиться в Америке?

- Чтобы узнать оба материка. Не так уж важно, какой факультет я выберу, в
любом случае это будет полезно для меня...