экспертизы, произошло в десять сорок пять вечера. Допускалось отклонение в
плюс-минус пятнадцать минут.
стоянке "Онеги" и "Ладоги" лежит через главные портовые ворота, и преодолеть
его за четверть часа невозможно, даже будучи профессиональным бегуном.
короткий путь: через форт и бетонные колодцы. Не исключено, что
подготовленный человек способен, покинув причал, через семь-Десять минут
очутиться близ "Стадиона".
нельзя считать чистым. Нужна дополнительная проверка. Но как ее устроить?
допуск небольшой, и в ином деле он не играл бы роли. Но сейчас он мог стать
тем самым неправильно положенным кирпичиком, из-за которого рушится все
здание.
несколько дней назад я смотрел на китобойцев. Сейчас скамейка была пуста,
старички шахматисты взяли тайм-аут, а викинг, должно быть, уплыл открывать
Гренландию. Что ему стоит?
принадлежала другому миру - тихому и неспешному.
уйдет в свой тринадцатый рейс. У меня появилось такое ощущение, что я
оставляю дело, для раскрытия которого не хватило лишь одной детали... Не
успеть. Ничего не успеть! Но хоть какую-то зацепку нужно оставить Шиковцу!
бы. Мы знали бы наверняка - подтверждается алиби или нет.
подсказка?
примерно в начале одиннадцатого. Посидев немного близ "Онеги", поднимаюсь на
борт. Становится совсем темно. Разговор с Карен длится пять-десять минут.
Затем на протяжении примерно двадцати минут Марк Валерий демонстрирует свой
киноопус.
Когда я был в каюте?
"звуковое сопровождение" Васи Ложко. На экране появляется незнакомый город.
"Ча-ча-ча", - вопит приемник. Следующие кадры - знакомство с фрау Кранц. Она
вплывает под ясные, торжественные звуки... вальса, полонеза... Нет, менуэта.
Да-да, галантного менуэта, его мелодия с характерным трехтактным ритмом
странно сочеталась со строгой арией.
я когда-то, тренируя память, темы Пасторальной? Может быть, удалось бы по
этой мелодии определить и само произведение, а затем, просмотрев
радиопрограммы, установить время...
как фон, наподобие тех скороспелых легких мелодий, которые звучат в антракте
между новостями.'
моем месте такой знаток, он был бы полезнее для угрозыска, чем дюжина бойких
Черновых, овладевших приемами дзю-до.
музыка... Прозрачная, наивная, чистая. В ней была подкупающая
"досимфоническая" простота...
возникла строгая и возвышенная ария: "Эт экзультавит..." Два слова возникли
в памяти. Через минуту я Мог пропеть фразу, укладывающуюся в трехтактный
ритм. "Эт-эк-зуль-та-авит..." Но здесь мелодия обрывалась, и продолжение ее
никак не шло на ум. "Эт-эк-зуль-та-авит..." Оратория? Месса?
узнал бы его, как свидетель, который не в силах описать портрет человека,
сразу узнает его в лицо.
закрытия "Мелодии" оставалось около часа, но у дверей все еще толпилась
очередь, в основном женщины с ребятишками. Они приходили сюда, в студию,
записывать голоса. Потом эти голоса, овеществленные в черных гибких кружках,
укладывались в чемоданы мужей, а мужья увозили их в плавание - иной раз на
полгода, на год. Ребячьи голоса ломались, фальцеты превращались в баритоны,
а мужья все слушали, качаясь на чужих волнах, знакомый лепет.
испугалась, увидев меня, захлопала ресницами, как-то по-детски вытянула
тонкую шею.
изменился за истекшие полсуток.
интересует семнадцатый-восемнадцатый век. Кантаты, оратории.
задернула штору. Покупатели зароптали.
на год.
"Stabat mater" Перголези. Я пропустил хоровую часть и начал с арии:
родственные нити были ощутимы, все же своим дилетантским инстинктом я ощущал
и отличие. Музыка, которая звучала сейчас в динамике, казалась чем-то
близкой порывистому и нежному Моцарту, а та... Та была грубее, прямолинейнее
и вместе с тем глубже.
где-то очень близко от того, что искал...
первый Бранденбургский, ту часть, которая написана в форме менуэта.
почувствовал, что на этот раз не ошибся в выборе композитора.
что нахожусь на правильном пути: "Бах, только он, с его наивным, грубоватым
реализмом и мистической отрешенностью..."
завязывали косыночки у зеркала.
"Филипс". Будешь слушать в рейсе. Вася с удовольствием поможет. Вася тоже
любит музыку. Вася...
Ты не подскажешь?
хороший! Хромой, знаешь, после полиомиелита. Каждый день заходит. Я провожу
тебя.
достойнейших людей на свете, потому что работал на "Онеге", рядом с Васей.
прыгал на костылях, как подбитая птица, от стеллажа к стеллажу, где рядами
выстроились пластинки. Он был весел. В этом мире застывшей и готовой в любую
секунду ожить музыки, в мире, где творил глухой Бетховен и вдохновенно
импровизировал слепой Гендель, физическое несовершенство не значило ровным
счетом ничего.
надписи на полках. - Прекрасно. "Nicht Bach! - Meer sollte er heisen..."*
Помните замечательное высказывание Бетховена?
плечами, он как-то неожиданно быстро скрылся в соседней комнате и через
минуту выскочил оттуда, держа подбородком словарик. Несмотря на костыли, во
всех движениях изуродованного болезнью парня сквозили энергия и изящество.
Давайте начнем с этого.
слипаться глаза, но Бах был здесь ни при чем. Сказывались злоключения
бурного дня.
трудом приоткрывая веки и вслушиваясь в печальные вздохи хора.
перебирая пластинки на нижней полке. - У нас его не исполняют, но тут есть
хорошая запись со штутгартским барок-хором...
женский, начали причудливое полифоническое соревнование, скорее похожее на
изящный придворный танец, чем религиозное песнопение.