текст относился к Нострадамусу. Бурносый, как лунатик, далеко отставя
указательный палец, невыносимо вещал: - Слышу эхо Вселенной, и кипение
магмы в ядре, и невидимый рост травы, и жужжание подземных насекомых... -
Зрелище было отталкивающее. Не зря при вступлении в группу человеческое
имя отбирали, а вместо него давалась кличка - Гамадрил, Утюг... Меня
колотил озноб. Диктофон стоял на столике в углу, светился зеленым
индикатором. Значит, все в порядке, запись идет. Рамы на окне не
поддавались, разбухнув от дождей, я локтем выдавил стекло, и оно упало
вниз, зазвенев. Хорошо бы кто-нибудь обратил внимание. Резкий холодный
ночной воздух ударил снаружи, выветривая огуречную отраву. Бьеклин был
мертв - голубые глаза кусочками замерзшего неба покоились на лице. Мне не
было жаль его. Это он убил Ивина. Теперь я знал точно. В кармане его
пиджака я обнаружил легкий, размером с палец, баллончик распылителя, а
рядом - стеклянный тубус, наполненный крапчатыми горошинами.
Транквилизаторы. Они горчили на языке. Я запихал по одной в каждый мокрый
слезливый рот. Туркмен, очнувшись, слабо сказал: - Спасыба, началныка... -
Давать повторную дозу я не рискнул. Я очень боялся, что короткий интервал
просветления кончится и я ничего не успею сделать. Больше ни на кого
рассчитывать было нельзя. Сиверс лежал в кресле - руки до пола - и шептал
что-то неразборчивое. Врач безмятежно храпел. Кажется, только я один
частично сохранил сознание. Наверное, я невосприимчив к гипнозу. Или, в
отличие от других, я был психологически подготовлен: я уже видел действие
"Безумного Ганса", - интуитивно насторожился, и это помогло удержаться на
поверхности. Правда, недолго. Я чувствовал, что опять проваливаюсь в
черную грохочущую яму, у которой нет дна. Мы все здесь погибнем. "Ганс"
приводит к шизофрении. Нужна оперативная группа. Или я уже вызывал ее? Не
помню. Телефонная трубка выпадала у меня из рук. Появился далекий
тревожный голос. Я что-то сказал. Или не сказал. Не знаю. Кажется, я не
набирал номера. Угольная чернота охватывала клещами, я проваливался все
глубже. Двое волосатых парней в джинсах и кожаных куртках бежали по
брусчатой мостовой, и вслед им заливалась полицейская трель. Вот один на
бегу вытащил пистолет из-за пояса и бабахнул назад. Завизжала женщина.
Режущая кинжальная боль располосовала живот. Терпеть было невозможно. Меня
несли на брезентовой плащ-палатке, держа ее за четыре угла. - Пить... -
шлаком спекалось все внутри. Посеревший, тяжело дышащий, обросший
трехдневной щетиной Сапук хмуро оглядывался и ничего не отвечал.
Поскрипывали в вышине золотые верхушки сосен и медленно проплывали над
ними белые хвостатые облака. Сильно трясло. Каждый толчок отдавался
ужасной болью. Вот дрогнула и беззвучно осела боковая песочная стена, за
ней - другая, провалилась внутрь крыша, с треском ощерились балки, и на
том месте, где только что стоял дом, поднялся ватный столб пыли. Солнечный
безлюдный Сан-Бернардо исчезал на-глазах. Змеистая трещина расколола
пустоту базара, шипящие серные пары вырвались из нее и обожгли мне лицо. Я
задохнулся. Навстречу мне по мосту бежали люди с мучными страшными лицами.
- Стой!.. Ложи-ись!.. - Часть бойцов залегла на другом берегу, выставив
винтовки из лопухов, но в это время от белого в кружевном купеческом камне
здания женской гимназии прямой наводкой ударила пушка и земляной гриб
вспучился на середине Поганки. Тогда побежали даже те; кто залег. - Пойдем
домой, - умоляюще сказала Вера. - Ты совсем больной. - Я не был болен, я
умер и валялся на расщепленных досках с горячим металлом в груди. Доктор
Гертвиг обхватил затылок руками, похожими на связку сарделек, а ротмистр в
серой шинели, перетянутой ремнями, приятно улыбался мне. Долговязый мрачно
спросил: - Он вам еще нужен, мистер? - Меня пихнули, затопив огнем
сломанные ноги. Фирна. Провинция Эдем. Корреспондент опустил камеру и
равнодушно покачал головой, - нет. Тогда мичано, тихо улыбаясь, вытянул из
ножен ритуальный кинжал с насечками на рукоятке. Было очень жарко. Я даже
не мог пошевелиться. Я знал, что меня сейчас убьют и что я больше не
выдержу этого. Как не выдержал Бьеклин. Человек должен умирать только один
раз. Но мне казалось, что я умираю каждую секунду - тысяча смертей за одно
мгновение. Катастрофически рушились на меня - люди, события, факты,
горящие дома, сталкивающиеся орущие поезда, шеренги солдат, земляные
окопы, капельки черных бомб, тюремные камеры, электрический ток, дети за
колючей проволокой, полицейские дубинки, нищие у ресторанов, ядерные
облака в Неваде, корабли, среди обломков и тел погружающиеся в холодную
пучину океана. Слишком много боли, сказал мне демиург у Старой Мельницы.
Шварцвальд, Остербрюгге... Я захлебывался в хаосе. Это был новый Вавилон.
Третий. Столпотворение. Я и не подозревал раньше, что в мире такое
количество боли. Он как будто целиком состоял из нее. Бледный водяной
пузырь надувался у меня в мозге. Я знал, что это финал, - сейчас он
лопнет. Взбудораженное лицо Валахова зависло надо мною. Оно слабо
пульсировало, искажаясь, и толстые губы еле слышно шлепали друг о друга:
ужасно разламываться голова.
связи! Прямо сюда!.. - Я не был уверен, что выживу. Третий Вавилон. Под
черепом у меня плескался крутой кипяток, и я боялся, что забуду
разноцветную схему проводов, откуда тянулась тонкая, едва заметная жилочка
к Нострадамусу. Фирна. Провинция Эдем. - Скорее! Скорее! У нас совсем нет
времени!..
бакары. Она месила невидимое тесто, присыпала его пудрой, выдавливала
луковицу - вся палата завороженно смотрела на ее пальцы, а Калеб пытался
поймать их и поцеловать кончики.
хрустели.
бесстыдно открытым лицом. Он лежал, зажмурившись, сомкнув поверх простыни
темные ладони, и монотонно читал суры.
нетерпеливый голодный стон, будто бакары и в самом деле скоро испекутся,
но сестра Хелла забыла оторвать руки - вдруг прильнула белой шапочкой к
окну, и он тоже прекратил смеяться - нелепо разинул рот, словно хотел
проглотить целый хлеб.
грузовик в защитных разводах - чихнул перегретым мотором и замолк.
Какие-то люди торопливо выскакивали из кузова. Неожиданно стукнул короткий
выстрел, еще один, загремела команда, и истошно, как над покойником,
завыли старухи-нищенки.
закрыла потухшие глаза. А Калеб прижался в простенке, и серебряный бисер
влаги выступил у него на коричневой распахнутой груди.
хотел подняться, и ему удалось подняться, он даже опустил на пол
загипсованную ногу, но больше ничего не удалось, - закружилась голова, и
крашеные доски ускользнули в пустоту, он схватился за спинку кровати.
Тоненько заплакал Комар: - Спрячьте меня, спрячьте меня!.. - Ему было
пятнадцать лет. Калеб, точно во сне - бессильно, начал дергать раму, чтобы
открыть, - дверь отлетела, и ввалились потные грязные боевики в пятнистых
комбинезонах.
называли "мичано" - гусеницы.
камлага и поехал лечиться в город.
затылок не положил. Капрал замахнулся на него прикладом.
груди. - Шарам омол!
волосы и ешь свинину? - Капрал подождал ответа, ответа не было. Он сказал:
- Этого пока не трогать, я убью его сам.
командир.
Севера. Всех остальных...
понял, потому что прыгнул, плашмя занося автомат. - Поздно! - Худощавое
тело Гурда, как змея, распласталось в воздухе - командир схватился за
горло, меж скребущих кожу, грязных ногтей его торчал узкий нож с изогнутой
Маккефри Энн
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Акунин Борис