стягивались, все туже сдавливали голову зампреда, и боль, пульсируя
вначале на висках, начинала долбежку повсеместно.
надрывалась, девицы плясали с поддельным восторгом, очереди прокалялись
под солнцем, старушки стыдливо считали гроши в сухоньких ладошках,
выходные мужья набивали ротастые сумки всячиной, дети лизали мороженое,
ликующие, не подозревающие, что это Дурасников накормил их лакомством.
показалось, что этот человек сейчас бросится за ним, вцепится в глотку и
примется душить на глазах у молодых мам с колясками, домохозяек, увешанных
гроздьями пакетов и авосек, усталых цветочников, скучающих у развалов
гвоздичных головок. Апраксин опасений Дурасникова не ведал, не знал, что
опрометчиво вел себя у витрины "двадцатки", не знал, что люди Филиппа
вышколены на славу, и случилось худшее - Апраксин, будто камешек застрял
меж зубцов слаженно вертящихся шестерен, смазанных и не допускающих
появления постороннего предмета, инородного тела, меж снующими деталями
сложного деньгоглотательного механизма.
места сразу же, как только зад начальника упокоился на мягкой подушке
сидения.
сворачивающего автомобиля. Шоколад, едва успел вывернуть руль,
лакированный бок крыла скользнул по брючине Апраксина, оставив пылевой
след на светлой ткани.
шофера: если б что случилось здесь, задави они этого следопыта и тогда...
Дурасников не утерпел, обернулся, глянул сквозь заднее стекло на
удаляющуюся фигурку, поостыл и невольно мелькнуло: что б произошло,
ухайдакай Колька докучливого соглядатая? Вышло б лучше не придумаешь, под
суд выпадало Шоколаду, а Дурасникову - воля; но это если б сразу же под
колесами и конец, а если б только побился-поломался пострадавший, тогда
пришлось бы туго, прознал бы он, больничный пленник, чья машина и начал бы
катить бочку, припомнив собрание, их перепалку и получилось бы, из мести
Дурасников сбил обидчика.
ругательство. - Спят на ходу.
пачкунами всегда сторгуешься, а умники больно принципами нашпигованы, сами
подталкивают к порке да расправе. По разумению зампреда, все складывалось
в жизни недурно, если б не бузотеры, все им в жизни не так, всего мало, да
плохо, расшатывают лодку, мать их так, невдомек, что враждебные силы
только ручки потирают. Что за враждебные силы Дурасников не представлял,
не обременял себя распутыванием клубков, а только знал, что все, кто
против него, - силы враждебные и спорить нечего, а еще знал, что проводить
черту меж правыми и виноватыми, размежевывать агнцев и козлищ на роду
написано именно Дурасникову и таким, как он; вроде пастырской миссии,
когда носителю вероучения всегда больно зреть как плутают несмышленыши в
вере, в лабиринтах псевдоправдивых истин, напетых чужаками. Дурасников в
вере преуспел, у него на лице каждый прочтет - не сомневаюсь! Готов
поддержать каждого, кто выше, и всех вместе. Получалось, что Дурасникову
вера дана, как абсолютный слух, никогда не сфальшивит, не кукарекнет с
чужого голоса, хор не портит, а хор всегда прав: это солист распаляет
самомнение зряшним, что хор для него обрамление, но хор-то знает, что все
обстоит как раз наоборот.
авто, и мышиного цвета шлейф нагонял тоску.
смущение и опаска, по лицу зампреда можно бы предположить, что с южными
негоциантами он сговаривался о вознаграждении за отцовское отношение к
торгам. Апраксин понимал, что дурные дела не обговаривают прилюдно, а
только с глазу на глаз, и одергивая себя, укорял, отвращал от пустых
придирок к зампреду - одно дело бесхозяйственные муки, другое -
вымогатель; тут Апраксин мог пережать в нелюбви, если человек тебе не по
нраву, зря не навешивай на него грехи мыслимые и немыслимые. Погрязли все
в подозрениях, дурная пора, подозрения множат зависть, побуждают к лихим
мерам, жестоким, очевидно бессмысленным, а чаще вредоносным.
Дурасникова заплясал в прогретой дымке, вытеснился ветвями деревьев со
взбухшими почками. Ярмарка гомонила, околдовывала. У бабки, напоминающей
сморщенный гриб в низко повязанном платке, Апраксин купил полкило
малосольных огурцов в пластиковом пакете и, разгрызая пупырчатый овощ,
двинул к дому, оглядывая просыпающиеся деревья и только изредка подумывая
о Фердуевой и квартире, обращенной в крепость.
армейского пояса к поверхности несгораемого шкафа. Человек на
лестнице-трапе замер, подвал смолк, и только напряжение двоих, неожиданно
встретившихся, могло вот-вот с треском разрядиться голубыми искрами.
немало в эту липко тягучую минуту: ему ничего вроде не грозило. Страх
навалился неведомо откуда - обстановка затхлого подземелья способствовала,
а если вдуматься?.. Почуваев не крадет сейчас, не зарится на чужое, не
пойман с казенным добром в обнимку или за пазухой. Разве недопустимо после
службы рачительному человеку проверить, что да как в его владениях?
Хорошо, что не успел еще сейф оттащить и обнажить потайную дверь -
отставник сильно надеялся, что его секрет никому не известен, значит он
поднесет его Фердуевой на блюдечке, потупив смиренно взор и точно зная,
что добрые дела, попахивающие прибытком, Фердуева без воздаяния не
оставляет.
ухмылке лошадиные зубы.
потом, вперился в Помрежа.
намериваясь нарушать тишину.
дотронулся до сейфа.
оглаживает сейф, будто шепелявит смешливо: что ж ты, дядя, от собрата по
трудам утайку имеешь? Нехорошо! Не по-христиански! Делиться надобно и
радостями, и печалями... последними не обязательно, а первенькими, ох, как
желательно...
давно утерянного и вновь обретенного сына, как юное создание любимого, как
умирающий руку провожающего в последний путь.
разрывали на части, то придавали решимости, то обескураживали, лишали
воли.
зубы желтые, криво растущие в розовых деснах, показались неправдоподобно
длинными, как у вурдалака, виденного Почуваевым недавно по видео. - Какая
надобность тебя спустила в эту ж...
выказывать, пока не припрут вчистую.
хотел защитить, укрыть от посторонних взглядов потайной ход, - Вась, в
холодильнике на восьмом банка красной икры, стеклянная, я ее залил
оливковым маслом, объедение - угощайся!
что пожрать Васька охоч и при едальных размышлениях напрочь забывает
остальное.
таким костяным пристуком, что Почуваев оторопел: вдруг и впрямь вурдалак?
Местечко для расправы наиподходящее - не души, а шкаф несгораемый пуст и
ключ от стальных створок торчит, засунет его туда после кровепития Васька
Помреж, ищи-свищи, век пролежишь, никто не торкнется.
он придумывать. Втюхать, что бутылек припрятал? Глупо. Васька знает, что
принимает на грудь Эм Эм умеренно и уж никак не скрывая от Помрежа.
Набрехать, что отложил пару железяк для дачи? Не поверит, гад, тут же
потребует показать, а как назло под боком подходящего лома не видно.
Получится, Эм Эм крутит, а значит, тайная цель его прихода не прояснена, и
Васька примется по новой напирать. Можно б рявкнуть, как подобает старшему
офицеру: "Ты че! Допрос тут учиняешь? Пошел бы на ...", да отношения с
Помрежем добрые, на равных; если честно, то отставник обгладывал идейку
Помрежа и в глубине души мучался угрызениями. Васька-то про подвал удумал,
потому так и напирает с подковыркой, не поддаваясь на обман.
весь, как на ладони, со всеми его немудреными хитростями, ловушечными
ходами, потаенными расчетами.
затылку; радость первым сопроводить сюда Фердуеву тускнела на глазах, и
Фердуевская доброта в грядущем распределялась уже не на одного, а на
двоих.
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий