переходу, по коему бежала женщина, вдруг появился мужчина. Высокий,
темноволосый, с осанкой воина. Серебро, блиставшее в черных его волосах,
придавало ему внушительности, как бы украшая весьма кстати и кафтан его,
темно-зеленый, густо обшитый золотою листвой. Пояс его и кошель на поясе так
же блистали золоченым узором, а ножны кинжала мерцали драгоценными камнями,
к тому же голенища его сапог были обрамлены золотящейся окантовкой. Откуда
он взялся?
другой человек. По напыщенным рукавам его красного жакета сбегали черные
полоски, а воротник и манжеты сверкали белоснежными кружевами. Изящные
сапоги франта, роскошно украшенные серебром, как бы желали скрыть под
узорами всю кожу. Щеголь был не столь высок ростом, как тот, с кем собирался
он повстречаться на мосту, но притом более коренаст, а волосы его, плотно
собранные, светились еще белее, нежели кружева. Он уже не был юношей. И шел
вперед, ступая с такой же надменной мощью, какой обладал муж славный,
спешивший ему навстречу.
торговцев конями, каждый из которых догадывается, что другой мечтает всучить
ему кобылу хромую да иену заломить покруче, подумалось Перрину.
расслышать лишь гортанный говор да всплески эха. Затем двое столкнувшихся на
мосту стали хмуро одаривать друг друга огневыми взорами. Попахивало уже и
возможной потасовкой. Ни один из участников свидания другому не доверял.
Пожалуй, можно было решить, что оба питают ненависть к противостоящей
стороне. Взглянув наверх, Перрин попытался разыскать своим зорким взглядом
белую даму. Ее нигде не было. А когда он снова посмотрел вниз, на мост
встречи, к двум спорщикам подходил некто третий, как будто известный и
памятный Перрину. Видный собой господин, уже средних лет, облаченный в
бархат угольно-черного цвета и белые кружева. Постоялый двор! - вспомнилось
Перрину. И перед встречей нашей нечто... нечто такое... Воину чудилось, что
память напоминает ему о чем-то весьма давнем. Но вдаваться в подробности
прошлого она не желала.
подступили один к другому, вступая, вероятно, в союз, ни для кого из них не
желательный. Третий выкрикивал поучения и потрясал кулаками, а двое смущенно
отворачивались, чтобы не встретиться с ним взглядами. Каждый из двоих
союзников ненавидел второго, но страх перед свидетелем их союза был сильнее
всех чувств. Глаза, подумал Перрин. Что же такого странного в его глазах?..
знакомыми. Вначале он вещал неспешно, достойно, но вскоре начал спешить и
яриться. Вдруг к доводам его присоединил свой голос беловолосый, явно
разрушая только что заключенный союз с другом-врагом. Все трое принялись
орать друг на друга что было мочи. Однако наконец господин в черном бархате
руками своими как будто развел свару и выбросил злобу прочь. И всех троих в
мгновение ока объял и спрятал в себе разрастающийся шар полыхающего огня.
Обхватив свою недоумевающую голову руками, Перрин схоронился за гранитной
стеной парапета, свернулся там. подвластный лишь ветру, что толкал его, рвал
одежду и был столь же горяч, как живое пламя. Зажмурившись, воин все же
видел его, пламя, пожирающее весь мир, пронзающее бытие. Взбесившийся ураган
проникал сквозь все тело Перрина, воин-кузнец чуял в себе его пламенеющий
гул, неземную тягу, звериную пустоту его голода и безумное устремленье сеять
повсюду лишь пепел. Перрин закричал, в крике пытаясь обрести опору и зная,
что ничего не добьется. Но вот, будто бы улучив мгновение меж редкими
ударами сердца, буря сникла. На самом деле! Вздох назад самум рвался пожрать
строптивца, но воин вдохнул воздух - и жар охладел, настал покой. Слышалось
лишь эхо водопада...
хранила следов боя со шквалом, на коже не было ни ран, ни ожогов. В памяти
воина еще завывало и гремело пламя, и забыть о случившемся Перрин был не в
силах. Но помнила минувшие минуты только память, а не тело бойца.
кичливых скандалиста, осталось лишь несколько оплавленных плит справа да
столько же камней слева. О присутствии союзников-врагов не напомнило более
ничто.
взглянуть повыше. Прямо над воином-кузнецом, только чуть правее, на мосту,
глядя на Перрина, внюхивался в воздух матерый волчина.
кошмар! Я желаю проснуться!
пятна. В ушах у него что-то зажужжало, потом стихло, умолкло совсем, и
пляска пятен прекратилась, перед глазами все стало устойчивым.
первого мига. Ему казалось, что сны иные, посещавшие его ранее, также
хранятся в затененных углах его памяти, но уж нынешний сон ему известен. В
какие-то предыдущие ночи он уже ступал по этим камням и хоть ничего и не
понимал, но знал одно - все это сон. На сей раз осознание того, что это
видение - сон, не изменило ровным счетом ничего.
вокруг богатыря возвышались гигантские колонны, вытесанные из красного
камня. Обхватить кроваво-красную колонну руками Перрин не сумел бы даже
вместе с не менее рослым товарищем. Пол зала был вымощен широкими плитами
бледно-серого камня, столь же нерушимо-твердого, как и неохватные колонны,
но вытертого до блеска бесчисленными стопами, поколения за поколениями
проходившими по серым плитам.
приводившая сюда тех, чьи стопы и отполировали плиты зала. Меч, парящий в
воздухе стоя, обращенный вниз рукоятью, будто невесомый, ожидал, казалось,
того, кто легко дотянется до рукояти и возьмет его. Сияющий меч чуть заметно
поворачивался вокруг своей оси, словно повинуясь какому-то дуновению
воздуха. Однако меч сей был не совсем мечом, сработанный из стекла или
хрусталя, ибо клинок его, рукоять и крестовина гарды впивали в свои точеные
грани весь свет мира и тут же рассекали сияние на тысячи хладных огней.
тысячу раз его ладонь уже обнимала великолепную сию рукоять. Она горела у
него перед глазами, руку лишь протянуть. Но в футе от сверкающего меча
пальцы наткнулись в пустом воздухе будто на камень. Перрин как будто этого
ожидал. Юноша сделал вторую попытку - с тем же успехом он мог бы
проталкиваться сквозь стену. В футе от Перрина меч совершал свой
медлительный, свой блистательный вальс замороженного огня, но парил он все
равно что по ту сторону океана.
Настойчиво доносилось будто отовсюду. Калландор. Кто владеет мною, тот
повелевает судьбой! Возьми меня, и свершим последний путь!
прежде. В точности такое же видение являлось ему подряд уже четыре раза до
нынешней ночи - он помнил это даже сейчас, во сне! Но впервые сегодня ночью
в нем прорезалась перемена.
Мурддраал схватил его за плечо. Из-за колонн выступил горный волк, лохматый,
серый с сединой, в холке его рост достигал человеческого сердца.
у Перрина. Искаженные идут!
вскочил с кровати, один в своей хижине, и все еще били его волны страха, и
дрожь от холода, и вспышки гнева.
ясно полыхала у него в голове, но мысль эта была не Перрина. Они уже близко,
брат!
Глава 5
ОЖИВШИЕ КОШМАРЫ
холод уже не был ему врагом. Луна окунала тучи в молочно-белое сиянье. Взор
Перрина ясно, как днем, различал скользящие меж дерев тени, обступающие
лагерь, ростом иные из них казались не менее чем Лойал, но уродливые их лица
давно обратились в звериные морды, украшенные клювами, а у иных оставались
полулюдские физиономии, рогатые, увенчанные пушистыми гребнями, и рядом с
ними прокрадывались к человеческому жилью зверолюди с копытами или когтями
вместо сапог. Перрин хотел поднять тревогу, но вдруг широко распахнулась
дверь бревенчатого дворца леди Морейн и в ночь вылетел, сжимая меч, Лан,
крича во все горло:
забывшие прихватить мечи бойцы.
возгласов "Шайнар!" и "Дракон Возрожденный!".
ибо облачен был сейчас по всей форме и уже размахивал мечом в жарком сердце
боя столь бесстрашно, точно куртка на его груди была прочней, чем кираса.
Чудилось, будто Лан не сражается, а пляшет, и там, где кружила его пляска,
визжащие троллоки падали замертво, ибо меч просвистывал их насквозь, как
ветер или дождь.
лагеря-поселка избрала хлыст, но когда она стегала троллока, то по телу его
шла полоса пламени. Вдобавок свободной рукой Морейн не уставала изымать из
глубины воздуха поражающие огнем ядра: их пламя приносило воющим троллокам