read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



шпион, потому что, как только они перешли фронт, он исчез бесследно.
После госпиталя и последнего ранения пошел уже второй месяц. Это много.
Судьбу нельзя так долго испытывать, да и Макс поторапливает. Кровью и тайной
они соединены.
Колодец в Граце надежней всяких банков, даже швейцарских. Да и не
верили Гольбах с Максом в такие сложные штуки, как банк. Они доверяли только
наличности. В старом заброшенном колодце засыпанная сохлой тиной банка
из-под патронов. Запаянная банка тридцати килограммов весом. Этого хватит
начать дело там, в Австрии, в Судетах, в Триесте -- где угодно, но только не
в родной стране. С них хватит! Они наелись досыта германской отравы.
"Золото?! Откуда?" -- русский пленный говорил; "Нашел! Едва ушел!"
В тридцать девятом в Польше, по которой, как по податливой бабе,
катаются армии, то русские, то французские, то немецкие, то все вместе,
тряхнули они усадьбу одного пана под Краковом. Шкуры кругом, и они с Максом
-- шкуры, но не такие уж шкуры, как те, что в тылу, понаграбили себе добра,
кофии попивают, заткнув салфетки за галстуки, ждут, когда настанет пора
драпать.
Не дадут отпуск, они с Максом пальнут друг в друга: Макс прострелит
Гольбаху ногу, он Максу -- жопу. Но с такими ранениями, пожалуй что, далеко
не уедешь. Залатают -- снова в котел. Да и крови мало уже в теле осталось,
да и усечь могут! Доки-доктора разоблачают самострелов. "У-у-у, блиять!
Не-на-ви-жу!"
Есть еще вариант. У Макса Куземпеля спрятана в сумке старенькая, но
точная карта. На ней густо-зеленой краской обозначено: Березанские болота. В
сорок первом году сюда загнали множество русских из армии Кирпоноса, так
загнали, что до сих пор они оттуда не вылезли, да и никогда уже не вылезут
-- глубоко лежат. Вот сюда Гольбах с Максом и свернут, тут и отсидятся
недельку-другую. Потом на дорогу, с поднятыми руками: "Гитлер капут! Сталин
зэр гут! Арбайтен гут! Дойчланд, Дойчланд дас ист капут!"
Русские отчего-то очень любят дураков, жалостливо к ним относятся, сами
дураки, что-ли?
Мезингер спит, слюни на отворот мундира пустил, полуоткрытый рот
облепили мухи. Это бывает после смертельной встряски. Мгновенный провал.


Булдаков утих, вытянулся, всхлипывающий, переливчатый стон вырвался из
его груди. "Воистину испустил дух" -- эта мысль стронула и заторопила другие
мысли в голове Лемке. Он осторожно поставил к ногам русского ботинки, потер
ладонь о ладонь, будто хотел отгореть руки, сделать себя непричастным к
убийству. Как и всякий тщедушный, плохо в детстве кормленный человек, он
пропитан тайной ненавистью и завистью к людям, от природы сильным, однако к
богатырям всегда относился с подобострастным почтением, считая, что они уже
не в его умопонимании, сотворены Самим Богом. Лично. Для сказок. И вот на
его глазах повержен русский богатырь! К чувству страха и жалости в душе
Лемке применилось сомнение: что же будет с человечеством, если замухрышки
выбьют таких вот? Останутся хилогрудые, гнилые, злопамятные, да?
По бровке окопа черкануло пулями, выбило пыль из бруствера, ссыпало
комки, на русского струйками потекла сухая, порохом , гнильем воняющая пыль.
Глаза русского, еще что-то вопрошающие, начали сонно склеиваться,
однако Лемке казалось, окраснелыми веками русский снова вот-вот сморгнет
пыль, разлепит полусмеженные ресницы, захрипит, выдувая грязную пену изо
рта. Лемке встал на колени, чтобы защипнуть русскому солдату глаза, и увидел
в бездонной серой мгле глаз мелькающие дымы войны, взрывы зениток. Веки
солдата, еще теплые, еще не тугие, и когда Лемке, пожелавший облегчить
последние страдания человека, дотронулся до глаз русского, тот дрогнул
веками: "Ты хто? Ты хто? У бар... бар... бар". Лемке поспешно сорвал с
ячейки ротного командира плащ-палатку, набросил ее на русского и, царапаясь
тощим брюхом о сухо ломающуюся полынь, выступающие из худородной глины
острые каменные плитки, пополз к своим. Русские не стреляли по нему, может,
выдохлись, устали, пили водичку -- кушать им нечего. По привычке, давно уже,
пожалуй что век назад приобретенной на войне, Лемке утягивал голову, вжимая
ее в плечи, прятался, ладясь ползти меж бугорков, неровностей земли, западал
отдохнуть в воронках. Братья его, непобедимые воины фатерлянда, ушли,
удрапали. Лемке не то чтобы позавидовал тому, что они спаслись, продлили
свою жизнь на час или на вечность, он завидовал тому, что они, быть может,
не испытывают той пустоты, той душевной боли и прозрения, которые нахлынули
на него: все напрасно, все неправильно, все не по Божьему велению идет на
земле.


Когда он свалился в ров по обкатанной, полого оплывшей, стоптанной
стене рва и угодил руками во что-то жидкое и понял, что вляпался руками в
разложившийся труп, слегка присыпанный взрывами, -- какое-то время не
двигался, не открывал глаз, все в нем содрогалось от невидимых миру рыданий:
"Пресвятая Дева Мария, прости, смилуйся..."
-- Ранен что ли? -- приподнял пилотку с грязной морды командир взвода
Гольбах. Говорить он уже не умел, он рычал, и в рычании том ни сочувствия,
ни внимания, -- спросил и спросил. Лемке ничего не ответил. Гольбах
приподнялся, сел, огляделся, показал кивком головы на откос, где что-то еще
росло, не все было вытоптано, выдрано. Лемке потряс руками, сбрасывая липкую
слизь с пальцев, как собака с лап. После Подмосковья, после той зимней
кампании на правой руке у него остались два пальца и на правой ноге два
пальца; следовало бы его давно списать, отправить домой, но кто ж тогда на
фронте останется, кто любимого фюрера оборонит? Ловко выудив рогулькой из
кармана носовой платок, Лемке принялся вытирать руки, каждый палец по
отдельности, ни на кого не глядя, никого ни о чем не спрашивая.
Обер-лейтенант Мезингер, завалившись боком в выемку, выбитую вскользь
ударившим снарядом или болванкой, морщился от возбужденной вони, махал и
тряс рукой, стирая с лица липких трупных мух, не замечая Лемке, брошенного
им в окопе. Свалившись в ров следом за своими вояками, которые, казалось
ему, бежали в беспамятстве и панике, не сразу, однако, но по тому, как
солдаты быстро успокоились, расслабились, дремали, ожидая обеда, командир
роты, догадался Гольбах, чтобы не рисковать собою и остатками подразделения,
увел солдат с того места, к которому пристрелялись русские и вот-вот
благословят огнем, мощным, плотным, все сметающим. Мотнув головой второму
номеру, рявкнув по-медвежьи так, чтоб слышно было и всюду, схватил лапищей
пулемет и, поддерживая фильдеперсовые кальсоны, облепившие промежность,
выветренный до мамонтовых костей, грузно, но натренированно рванул из
пулеметной ячейки, где он уже по колено стоял в горячих гильзах.
-- Глоток. Освежиться. Глоток на руки! Не пролей! -- Гольбах протянул
Лемке флягу. -- На реке русские... -- И рывком отнял флягу после того, как
Лемке отпил и отлил разрешенные ему капли шнапса на руки.
Обидеться бы надо, но на кого?! На Гольбаха? На Ганса? Да не будь его,
Ганса этого, они бы все уже гнили в этом или каком другом овраге, и мухи
разводили бы на них костер из белых червей. Мезингеру мнится, что Гольбаха
все ненавидят так же, как и он, неприязненно к нему относятся. Но начинает и
он понимать: тут не до нежностей, тут окопное братство, лучше
по-революционному сказать -- солидарность, которая крепче в окопах, нужнее
всяких нежностей. И Гольбах, и солдаты ненавидят войну, и, страшно подумать,
они ненавидят и фюрера. Разных мезингеров Гольбах и его солдаты перевидали и
пережили за войну столько, сколько червей сейчас копошится в проткнутой
рукой Лемке корке трупа, уже и не поймешь, чьего -- русского иль немецкого.
И Гольбах, и Куземпель, и все солдаты его роты -- эти испытанные
герои-окопники жили с теми же чувствами и вопросами, какие подступали,
подступали и вплотную придвинулись к Мезингеру -- в какое же это дерьмо они
вляпались! Ради кого и чего? Колеблющийся, в сомнение впавший воин -- это
уже не опора для фюрера, не надежда фатерлянда. Они опозорят, всенепременно
опозорят славу немецкого оружия, бросят фюрера, бросят своих командиров,
чтобы сохранить себя. Стали они, опытные окопники, магами и волшебниками
войны, способными угадать, что будет в следующую минуту, в следующий час,
день, и отчетливо понимают: надо суметь пережить минуту, день, дожить до
следующего дня, там, глядишь, и жизнь проживешь...
Вон они, русские-то, -- обрушились на оставленные позиции так, что в
воздух поднялись и сами позиции, и все, что в них осталось. Гольбах знал,
долго засиживаться там, в заселенном месте, нельзя, увел из-под огня
товарищей, увлек в бега и командира роты. Так что ж ему теперь за это
благодарить Гольбаха, знающего сотни, если не тысячи уловок, спасающих от
опасности, обладающего чутьем зверя, способного унюхать гибельный миг,
гибельное место и улизнуть из-под огня, кого-то подставив при этом. Здесь
это не считается предательством, и никто не терзается совестью, совесть --
лишний, обременительный груз на войне.
Еще вечером, выдвигаясь на передовые позиции для утренней атаки,
Мезингер сделал открытие, которым был потрясен. Скопившись в овраге, солдаты
курили, переговаривались, но вот разом смолкли, подобрались. Для перебежки в
траншею из оврага первым поднялся Гольбах. Перебежать поверху всего-то нужно
метров пятьдесят. Но новички с уважением и страхом глядели на собирающегося
первым преодолеть опасность, показать им пример. Они-то смотрели на
помощника командира роты Гольбаха, открыв рот, а он-то не смотрел на них,
отводил глаза. В осевшей на плечи каске, плоский, квадратный, в тщательно
залатанных ботинках, подбитых железными подковами на подборах и пластинками
на носках, всаживая отшлифованные эти скобы в глину, Гольбах на карачках
выбирался наверх, ни разу не обернувшись. Но в его спине, в напряженной шее,
черной от солнца и грязи, на полусогнутых ногах, в звериной, настороженной
позе была такая сосредоточенность, что только тут, глядя на Гольбаха,
Мезингер уразумел, какая опасность там, наверху, и вообще, какая жуткая
штука -- война! Дойдет Мезингер умом своим, сам дойдет: пуля пробивает
шкуру, и она, шкура, болит и гниет от осколков, душа же отлетает обратно к
Богу. Слишком это глубокая штука -- душа, поэтому в бою никто о ней не



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 [ 151 ] 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.