другой остров, совершенно подобный верхнему, только
опрокинутый, и эти два острова висели между двумя
небесами. Зарница потухала - и все опять погружалось
во мрак, в тишину -- слышалось только ворчание сонного
зверя.
Тихон молчал, а о. Сергий, глядя в темную грозную
даль, пел акафист Иисусу Сладчайшему. И тихие слова
молитвы сливались со звуками грома:
сило непобедимая,
милосте бесконечная,
красото пресветлая,
любы неизреченная,
Сыне Бога Живаго,
помилуй мя грешнаго.
Иисусе,
Иисусе,
Иисусе,
Иисусе,
Иисусе,
Иисусе,
Тихон чувствовал, что о. Сергий хочет ему что-то
сказать, но не решается. Лица его во мраке не видно было
Тихону, но когда он взглядывал на него в кратком блеске
зарниц, оно казалось ему таким скорбным, как еще ни-
когда.
- Отче,- наконец заговорил Тихон, первый,- скоро
уйду от вас...
- Куда пойдешь, дитятко?
- Не знаю, отче. Все равно. Пойду, куда глаза гля-
дят...
О. Сергий взял его за руку, и Тихон услышал тре-
петный ласковый шепот:
- Вернись, вернись, чадушко!..
- Куда? - спросил Тихон, и вдруг стало ему страш-
но, он сам не знал отчего.
- В церковку, в церковку! - шептал о. Сергий все
ласковей, все трепетней.
- В какую церковь, отче?
- Ох, искушение, искушение! - вздохнул о. Сергий,
и кончил с усилием:
- Во единую святую соборную апостольскую...
Но такая мертвая тяжесть и косность была в этих
словах, как будто говорил их не сам он, а кто-то другой
заставлял его говорить.
- Да где же церковь та? - простонал Тихон с не-
выразимою мукою.
- Ох, бедненький, бедненький! Как же без церкви-
то?..-опять зашептал о. Сергий с ответною и равною му-
кою, по которой Тихон почувствовал, что он понимает все.
Вспыхнула зарница - он увидел лицо старика, дрожа-
щие губы с беспомощною улыбкою, широко открытые
глаза, полные слезами - и понял, отчего так страшно:
страшно то, что это лицо могло быть жалким.
Тихон упал на колени и протянул к о. Сергию руки
с последнею надеждою, с последним отчаянием.
- Спаси, помоги, заступись! Разве не видишь? По-
гибает церковь, погибает вера, погибает все христианст-
во! Уже тайна беззакония деется, уже мерзость запу-
стения стала на месте святом, уже антихрист хочет быть.
Восстань, отче, на подвиг великий, гряди в мир на брань
с Антихристом!..
- Что ты, что ты, дитятко? Куда мне, грешному?..-
залепетал о. Сергий со смиренным ужасом.
И Тихон понял, что все его мольбы напрасны, и что
о. Сергий навеки отошел от мира, как от живых отходят
мертвые. Всех люби и всех бегай,- вспомнилось Тихону
страшное слово.- А что, если так? - подумал он с то-
скою смертною.-^Что, если надо выбрать одно из двух:
или Бог без мира, или мир без Бога?
Он упал ничком на землю и долго лежал, не двигаясь,
не слыша, как старец обнимал и утешал его.
Когда пришел в себя, о. Сергия уже не было с ним:
должно быть, пошел молиться на гору.
Тихон встал, вошел в келью, надел дорожное платье,
навязал на плечи котомку, на шею образ св. Софии Пре-
мудрости Божией, взял в руки палку, перекрестился и
вышел в лес, чтобы продолжать свое вечное странствие.
Хотел уйти, не прощаясь, потому что чувствовал, что
прощание будет для обоих слишком тягостно.
Но, чтобы взглянуть на о. Сергия в последний раз,
хоть издали, пошел на гору.
Там, среди поляны, старец, как всегда, молился на
камне.
Тихон отыскал углубление в скале, как бы колыбель из
мягкого мха, где провел первую ночь,- лег и долго глядел
на недвижный черный облик молящегося, на ослепитель-
но белое пламя зарницы и безмолвно летящие, бурые тучи.
Наконец, уснул тем сном, которым ученики Господни
спали тогда, как Учитель молился на вержении камня и,
придя к ним, нашел их спящими от печали.
Когда проснулся, солнце уже встало, и о. Сергия не
было на камне. Тихон подошел к нему, поцеловал то
место, где стояли ноги старца. Потом спустился с горы .
и по глухим тропинкам через лесные дебри пошел к Ва-
лаамской обители.
После тяжелого сна он чувствовал себя разбитым и
слабым, как после обморока. Казалось, все еще спит, хо-
чет и не может проснуться. Была та страшная тоска, ко-
торая бывала у него всегда перед припадками падучей.
Голова кружилась. Мысли путались. В уме проносились
обрывки далеких воспоминаний. То пастор Глюк, повто-
ряющий слова Ньютона о кончине мира. "Комета упадет
на солнце и от этого падения солнечный жар возрастет
до того, что все на земле истребится огнем. Hypotheses
nоn fungo! Я не сочиняю гипотез!" То унылая песня
гробополагателей:
Гробы вы, гробы, колоды дубовые!
Всем есте, гробы, домовища вечные.
То в пылающем срубе последний вопль насмертников:
Се, жених грядет во полунощи! То бешеный белый смерч
пляски и пронзительный крик:
Эва-эво! Эва-эво!
И тихий плач Иванушки, Непорочного агнца, под но-
жом Аверьянки Беспалого. И тихие слова Спинозы о
"разумной любви к Богу" - amor Dei intellectualis: "Че-
ловек может любить Бога, но Бог не может любить че-
ловека". И присяга Духовного Регламента самодержцу
Российскому, как самому Христу Господню. И суровое
смирение о. Илариона: "Всех люби и всех бегай!" И ласко-