воробушек -- мыслящая личность.
произошедшего с ним. И от этой же улыбки странная радость -- радость крохи
бытия, пришла к нему.
полчаса.
кошечка.)
руке. За плечом его виднелось постное лицо сержанта.
Иннокентий развязно поднялся ему навстречу:
ордер, я его не прочёл.
Иннокентия.
положение.
объяснений, лейтенант отступил, и дверь заперлась, едва не прищемив
советника.
механических клещей.
неотложные час назад, что была потягота в ногах -- встать и бежать делать
их.
женщина в небесных погонах с тупым и тяжёлым лицом.
кивку её головы, Иннокентий вышел в коридор, где ему показалось теперь,
после духоты бокса, приятно-прохладно.
остальная ничтожная площадь пола и площадь стен маленькой каморки были
выложены красноватой метлахской плиткой. В углублении освежительно
переплескивалась вода.
присел на корточки.
и здесь такой же глазок с коническим раструбом, и что неотступный
внимательный глаз следит за ним уже не с перерывами, а непрерывно.
пальца о готовности, как дверь растворилась.
обшлаг рукава, но [времени] больше не было.
углубиться в мысли. Дверь отперлась. Ещё какой-то новый крупнолицый
широкоплечий человек в сером халате поверх гимнастёрки спросил:
пришедший.
самую первую комнату, где с него сорвали погоны, отняли часы и записные
книжки.
простым твёрдым взглядом.
другого.
табуретку, разулся, снял мундир и протянул его надзирателю. Даже не придавая
мундиру никакого ритуального значения, Иннокентий всё-таки уважал свою шитую
золотом одежду.
решался. Надзиратель вырвал у него мышиный мундир из рук, швырнул на пол и
отрывисто добавил:
Уже на него кидались -- и похоже было, что кинутся ещё. Поёживаясь от холода
и от омерзения, он снял с себя шёлковое бельё и сам послушно бросил в ту же
кучу.
ногами, нежно-белыми, как всё его податливое тело.
язык поднимите.
потом другую, одно подглазье, потом другое, и убедившись, что нигде под
языком, за щеками и в глазах ничего не спрятано, надзиратель твёрдым
движением запрокинул Иннокентию голову так, что в ноздри ему попадал свет,
затем проверил оба уха, оттягивая за раковины, велел распялить пальцы и
убедился, что нет ничего между пальцами, ещё -- помахать руками, и убедился,
что под мышками также нет ничего. Тогда тем же машинно-неопровержимым
голосом он скомандовал:
член вправо вверх. Влево вверх. Хорошо, опустите. Станьте ко мне спиной.
Расставьте ноги. Шире. Наклонитесь вперёд до пола. Ноги -- шире. Ягодицы --
разведите руками. Так. Хорошо. Теперь присядьте на корточки. Быстро! Ещё
раз!
единоборство с государственным Левиафаном. Он был внутренне напряжён, готов
к высокому отстаиванию своей судьбы и своих убеждений. Но он никак не
представлял, что это будет так просто и тупо, так неотклонимо. Люди, которые
встретили его на Лубянке, низко поставленные, ограниченные, были равнодушны
к его индивидуальности и к поступку, приведшему его сюда, -- зато зорко
внимательны к мелочам, к которым Иннокентий не был подготовлен и в которых
не мог сопротивляться. Да и что могло бы значить и какой выигрыш принесло бы
его сопротивление? Каждый раз по отдельному поводу от него требовали как
будто ничтожного пустяка по сравнению с предстоящим ему великим боем -- и не
стоило даже упираться по такому пустяку -- но вся в совокупности
методическая околичность процедуры начисто сламливала волю взятого
арестанта.
на табуретке. Казалось немыслимым коснуться обнажённой частью тела ещё этого
нового холодного предмета. Но Иннокентий сел и очень скоро с приятностью
обнаружил, что деревянная табуретка стала как бы греть его.
новое, никогда не изведанное. Прижав локти к груди и подтянув колени повыше,
он почувствовал себя ещё теплей.
перетряхивать, перещупывать и смотреть на свет. Проявив человечность, он
недолго задержал кальсоны и носки. В кальсонах он только тщательно промял,
ущип за ущипом, все швы и рубчики и бросил их под ноги Иннокентию. Носки он
отстегнул от резиновых держалок, вывернул наизнанку и бросил Иннокентию.
.Прощупав рубчики и складки нижней сорочки, он бросил к двери и её, так что
Иннокентий мог одеться, всё более возвращая телу блаженную теплоту.
ручкой, раскрыл его и принялся за ботинки. С презрением вышвырнув из ботинок
обломки маленького карандаша, он стал с сосредоточенным лицом многократно
перегибать подошвы, ища внутри чего-то твёрдого. Взрезав ножом стельку, он,
действительно, извлёк оттуда какой-то кусок стальной полосы и отложил на
стол. Затем достал шило и проколол им наискось один каблук.
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Белов Вольф
Сертаков Виталий