Чтение 152–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

красивое, минутами казавшееся ей божественно прекрасным лицо Новикова.
Осталась лишь приемная на Кузнецком мосту, 24, и ей казалось, что она идет
по незнакомым улицам незнакомого города.

25

Снимая в передней галоши и здороваясь со старухой работницей, Штрум
поглядел на полуоткрытую дверь чепыжинского кабинета.

Помогая Штруму снять пальто, старуха Наталья Ивановна сказала:

- Иди, иди, ждет тебя.

- Надежда Федоровна дома? - спросил Штрум.

- Нету, на дачу вчера поехала с племянницами. Вы не знаете, Виктор
Павлович, скоро война кончится?

Штрум сказал ей:

- Рассказывают, что знакомые уговорили шофера спросить у Жукова, когда
война кончится. Жуков сел в машину и спросил шофера: "Не скажешь ли, когда
эта война кончится?"

Чепыжин вышел навстречу Штруму и сказал:

- Нечего, старая, моих гостей перехватывать. Своих приглашай.

Приходя к Чепыжину, Штрум переживал обычно ощущение подъема. И теперь
хотя на сердце у него была тоска, он по-особому ощутил ставшую непривычной
легкость.

Входя в чепыжинский кабинет и оглядывая книжные полки, Штрум обычно
шутливо говорил слова из "Войны и мира": "Да, писали - не гуляли".

И теперь он сказал: "Да, писали - не гуляли".

Беспорядок на библиотечных полках, казалось, был сходен с ложным хаосом
в цехах челябинского завода.

Штрум спросил:

- Пишут ваши ребята?

- Получили письмо от старшего, а младший на Дальнем Востоке.

Чепыжин взял руку Штрума, в молчаливом пожатии выразил то, что не нужно
говорить словами. И старуха Наталья Ивановна подошла к Виктору Павловичу,
поцеловала его в плечо.

- Что у вас нового Виктор Павлович? - спросил Чепыжин.

- То же, что и у всех. Сталинград. Теперь нет сомнения: Гитлеру капут.
А у меня лично мало хорошего, наоборот, все плохо.

Штрум стал рассказывать Чепыжину о своих бедах.

- Вот друзья и жена советуют каяться. Каяться в своей правоте.

Он много, жадно говорил о себе - тяжелобольной, день и ночь занятый
своей болезнью.

Штрум скривился, пожал плечами.

- Все вспоминаю наш с вами разговор насчет квашни и всякой дряни,
которая всплывает на поверхность... Никогда столько мрази не возникало
вокруг меня. И почему-то это все совпало с днями победы, что особенно
обидно, непозволительно обидно.

Он посмотрел в лицо Чепыжину и спросил:

- По-вашему, не случайно?

Удивительное было лицо у Чепыжина - простое, даже грубое, скуластое,
курносое, мужицкое и при этом уж до того интеллигентное и тонкое, куда там
лондонцам, куда там лорду Кельвину.

Чепыжин хмуро ответил:

- Вот кончится война, тогда уж заведем разговор, что случайно, а что не
случайно.

- Пожалуй, свинья меня к тому времени съест. Завтра на ученом совете
меня порешат. То есть, порешили меня уже в дирекции, в парткоме, а на
ученом совете оформят - голос народа, требование общественности.

Странно чувствовал себя Виктор Павлович, разговаривая с Чепыжиным, -
говорили они о мучительных событиях в жизни Штрума, а на душе у него
почему-то было легко.

- А я-то считал, что вас теперь носят на серебряном блюде, а быть
может, и на золотом, - сказал Чепыжин.

- Это почему? Ведь я увел науку в болото талмудической абстракции,
оторвал ее от практики.

Чепыжин сказал:

- Да-да. Удивительно! Знаете, человек любит женщину. В ней смысл его
жизни, она его счастье, страсть, радость. Но он почему-то должен
скрываться, сие чувство почему-то неприлично, он должен говорить, что спит
с бабой потому, что она будет готовить ему обед, штопать носки, стирать
белье.

Он поднял перед лицом свои руки с растопыренными пальцами. И руки у
него были удивительные - рабочие, сильные клешни, а при том до того уж
аристократичны.

Чепыжин вдруг озлился:

- А я не стыжусь, мне не нужна любовь для варки обеда! Ценность науки в
том счастье, которое она приносит людям. А наши академические молодцы
кивают: наука - домработница практики, она работает по щедринскому
правилу: "Чего изволите?", мы ее за это и держим, за это и терпим! Нет!
Научные открытия имеют в самих себе свою высшую ценность! Они
совершенствуют человека больше, чем паровые котлы, турбины, авиация и вся
металлургия от Ноя до наших дней. Душу, душу!

- Я-то за вас, Дмитрий Петрович, да вот товарищ Сталин с вами не
согласен.

- А зря, зря. Ведь тут есть и вторая сторона дела. Сегодняшняя
абстракция Максвелла завтра превращается в сигнал военного радио.
Эйнштейновская теория поля тяготения, шредингеровская квантовая механика и
построения Бора завтра могут обратиться самой мощной практикой. Вот это
надо бы понимать. Это уж настолько просто, что гусь поймет.

Штрум сказал:

- Но ведь и вы на себе испытали нежелание политических руководителей
признать, что сегодняшняя теория завтра станет практикой.

- Нет, тут-то обратное, - медленно сказал Чепыжин. - Я сам не хотел
руководить институтом, и именно потому, что знал: сегодняшняя теория
завтра обратится в практику. Но странно, странно, я был убежден, что
Шишакова выдвинули в связи с разработкой вопроса ядерных процессов. А в
этих делах без вас не обойдутся... Вернее, не считал, по-прежнему считаю.

Штрум проговорил:

- Я не понимаю мотивы, по которым вы отошли от работы в институте. Ваши
слова мне неясны. Но наше начальство не поставило перед институтом задачи,
которые вас встревожили. Это-то ясно. А начальству случается ошибаться в
вещах более очевидных. Вот Хозяин все крепил дружбу с немцами и в
последние дни перед войной гнал Гитлеру курьерскими поездами каучук и
прочее стратегическое сырье. А в нашем деле... не грех ошибиться великому
политику.

А у меня в жизни ведь все наоборот. Мои довоенные работы соприкасались
с практикой. Вот я в Челябинск на завод ездил, помогал устанавливать
электронную аппаратуру. А во время войны...

Он махнул с веселой безнадежностью рукой.

- Ушел в дебри, - не то страшно, не то неловко минутами. Ей-Богу...
Пытаюсь строить физику ядерных взаимодействий, а тут рухнуло тяготение,
масса, время, двоится пространство, не имеющее бытия, а один лишь
математический смысл. У меня в лаборатории действует молодой талантливый
человек, Савостьянов, вот мы с ним как-то заговорили о моей работе. Он
меня спрашивает: то, другое. Я ему говорю: это еще не теория, это
программа и некоторые идеи. Второе пространство - это лишь показатель в
уравнении, а не реальность. Симметрия существует лишь в математическом
уравнении, я не знаю, соответствует ли ей симметрия частиц. Математические
решения обскакали физику, я не знаю, захочет ли физика частиц втискиваться
в мои уравнения. Савостьянов слушал, слушал, потом сказал: "Я вспомнил
моего товарища студента, он как-то запутался в решении уравнения и сказал:
знаешь, это не наука, а совокупление слепых в крапиве..."

Чепыжин рассмеялся.

- Действительно странно, что вы сами не в силах придать своей
математике физического значения. Напоминает кошку из страны чудес, -
сперва появилась улыбка, потом сама кошка.

Штрум сказал:

- Ах, Боже ж мой. А в душе я уверен, - вот главная ось человеческой
жизни, именно здесь она и пролегла. Не изменю своих взглядов, не
отступлюсь. Я не отступник от веры.

Чепыжин сказал:

- Я понимаю, каково вам расставаться с лабораторией, где вот-вот может
проглянуть связь вашей математики с физикой. Горько, но я рад за вас,
честность не сотрется.

- Как бы меня не стерли, - проговорил Штрум.

Наталья Ивановна внесла чай, стала сдвигать книги, освобождая место на
столе.

- Ого, лимон, - сказал Штрум.

- Дорогой гость, - сказала Наталья Ивановна.

- Нуль без палочки, - сказал Штрум.

- Но-но, - проговорил Чепыжин. - Зачем так.

- Право же, Дмитрий Петрович, завтра меня порешат. Я чувствую. Что ж
мне делать послезавтра?

Он пододвинул к себе стакан чаю и, вызванивая ложечкой по краю блюдечка
марш своего отчаяния, рассеянно проговорил:

- Ого, лимон, - и смутился оттого, что с одной и той же интонацией
дважды произнес это слово.

Они некоторое время молчали. Чепыжин сказал:

- Хочу с вами поделиться кое-какими мыслями.

- Я всегда готов, - рассеянно сказал Штрум.