[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
богема начала века. Тем не менее впечатление возникало все-таки
немножечко романтичное: полуподвал, своды расписаны Судейкиным...
[Волков:]
здесь, блудницы..."?
[Бродский:]
стихотворении замечательная.
[Волков:]
жизни? Или, может быть, у вас были другие, более современные
представления о том, как должен жить поэт или писатель? Я помню, что в
Ленинграде в шестидесятые годы многие мечтали о стиле жизни а ля
Хемингуэй: подойти к стойке бара и мужественно заказать стопку
кальвадоса -- или кальвадоса, уж не знаю, как правильно ударение
поставить...
[Бродский:]
но я на них просто затрудняюсь ответить... У меня лично подобной тоски
не было. Потому что все это слишком пахло каким-нибудь Александром
Грином, его версией, скажем так, "изящной жизни". Эта жизнь никаких
особенных загадок или шарма для меня не составляла и не составляет. И,
скажем, та же "Бродячая Собака" представлялась мне всегда куда менее
интересным местом, чем трактир у Федора Михайловича Достоевского.
[Волков:]
жизнь"?
[Бродский:]
мастерскую"! -- так это мне вспоминается. Скажем, у меня были два
знакомых художника, у которых была мастерская в совершенно
замечательном месте, около Академии художеств. Художники были
посредственные, хотя талантливые по-своему, прикладники. Довольно
забавные собеседники, ужасно остроумные. И у них время от времени
собиралась богема, или то, что полагало себя богемой. Лежали на коврах
и шкурах. Выпивали. Появлялись какие-то девицы. Потому что художники --
они чем привлекательны? У них же натурщицы есть, да? По стандартной
табели о рангах -- натурщица, она как бы лучше, чем простая смертная.
Не говоря уже о чисто порнографическом аспекте всего этого дела.
[Волков:]
[Бродский:]
или, скорее, комикование. И трагедии, конечно же: все эти мучительные
эмоции по поводу того, кто с кем уходит. Поскольку раскладка была, как
всегда, совершенно не та. В общем, такой нормальный спектакль. Были
люди, которые приходили на это просто посмотреть, они были зрители. А
были актеры. Я, например, был актером. Думаю, что и в "Бродячей Собаке"
происходило, в известной степени, то же самое.
[Волков:]
[Бродский:]
[Волков:]
[Бродский:]
водочку. Хотя впоследствии, когда нам всем стало становиться под
тридцать, водочку заменяли сухим, что меня сильно бесило, потому что я
сухое вино всегда терпеть не мог.
[Волков:]
[Бродский:]
не было "изящной жизнью". Поскольку "изящная жизнь" -- особенно в ее
инженерном варианте -- это шампанское, шоколад...
[Волков:]
теплые чувства.
[Бродский:]
коньяк никогда особенно не занимал. В коньяке меня больше интересовали
заграничные бутылки, нежели их содержимое. Потому что я довольно долго
придерживался той русской идеи, что "коньяк клопами пахнет". И к бренди
у меня до сих пор прохладное отношение. Водочка -- другое дело. И
виски, когда оно появлялось.
[Волков:]
переводной художественной литературе читал. Как, впрочем, и о
"Курвуазье".
[Бродский:]
поскольку этикетка была по-английски. Но самые замечательные бутылки
были из-под джина. Помню, к Володе Уфлянду пришел некий американ и
принес бутылку "Beefeater". Это было довольно давно, году в 1959-ом. И
вот сидим мы, смотрим на картинку: гвардеец в Тауэре во всех этих
красных причиндалах. И тут Уфлянд сделал одно из самых проникновенных
замечаний, которые я помню. Он сказал:
на Западе, затарчивают, наверное, от отсутствия какой бы то ни было
картинки на нашей водяре".
[Волков:]
сталинский!
[Бродский:]
на водке просто, "Московская" она называлась, была такая бело-зеленая
наклейка: ничего абстрактней представить себе, на мой взгляд,
невозможно. И когда смотришь на это зеленое с белым, на эти черные
буквы -- особенно в состоянии подпития -- то очень сильно балдеешь,
половинка зеленого, а дальше белое, да? Такой горизонт, иероглиф
бесконечности.
___
[Волков:]
Ахматовой. Она вас любила, поддерживала в трудные моменты, вы ей многим
обязаны. Но из бесед с вами я знаю, что творчество Марины Цветаевой
оказало на ваше становление как поэта гораздо большее влияние, чем
ахматовское. Вы и познакомились с ее стихами раньше, чем с
произведениями Ахматовой. То есть именно Цветаева является, что
называется, поэтом вашей юности. Именно она была вашей "путеводной
звездой" в тот период. И высказываетесь вы о творчестве Цветаевой до
сих пор с невероятным восторгом и энтузиазмом, что для типичного
поклонника Ахматовой -- такого, как я, например,-- крайне нехарактерно.
Многие ваши замечания о Цветаевой звучат -- для моего уха, по крайней
мере,-- парадоксально. К примеру, когда вы говорите о поэзии Цветаевой,
то часто называете ее кальвинистской. Почему?
Каменистый Артем
Роллинс Джеймс
Ильин Андрей
Корнев Павел
Орловский Гай Юлий