подумать, как должно ему надоесть год за годом перещупывать чужое бельё,
прорезать обувь и заглядывать в задние проходы. Оттого и лицо обыскивающего
имело чёрствое неприязненное выражение.
тоскливого ожидания и наблюдения. Обыскивающий стал спарывать с мундира всё
золотое шитьё, форменные пуговицы, петлицы. Затем он вспарывал подкладку и
шарил под ней. Не меньше времени он возился со складками и швами брюк. Ещё
больше доставило ему хлопот зимнее пальто -- там, в глуби ваты, надзирателю
слышался, наверно, какой-то неватный шелест (зашитая записка? адреса? ампула
с ядом?) -- и, вскрыв подкладку, он долго искал в вате, сохраняя выражение
столь сосредоточенное и озабоченное, как если б делал операцию на
человеческом сердце.
обыскивающий стал собирать трофеи: подтяжки, резиновые держалки для носков
(он ещё раньше объявил Иннокентию, что те и другие не разрешается иметь в
тюрьме), галстук, брошь от галстука, запонки, кусок стальной полоски, два
обломка карандаша, золотое шитьё, все форменные отличия и множество пуговиц.
Только тут Иннокентий допонял и оценил разрушительную работу. Не прорезы в
подошве, не отпоротая подкладка, не высовывающаяся в подмышечных проймах
пальто вата -- но отсутствие почти всех пуговиц именно в то время, когда его
лишали и подтяжек, из всех издевательств этого вечера почему-то особенно
поразило Иннокентия.
ещё кое-где пуговицы оставили, и уже этому надо радоваться.
помещению, наслаждаясь его простором и разминая ноги, как опять загремел
ключ в двери, и вошёл новый надзиратель в халате белом, хоть и не первой
чистоты. Он посмотрел на Иннокентия как на давно знакомую вещь, всегда
находившуюся в этой комнате, и отрывисто приказал:
деле из его перехваченного обидой горла вырвался неубедительный протест
каким-то цыплячьим голосом:
взглядом следил, скоро ли будет выполнено приказание.
когда нормальные люди отвечают.
разделся и разулся.
Иннокентий уже так долго сидел.
человека -- обдумывать свои поступки прежде, чем их делать, быстро отмирала
в нём, так как другие успешно думали за него.) Надзиратель жёстко обхватил
его голову пальцами за затылок. Холодная режущая плоскость машинки с силой
придавилась к его темени.
высвободить голову из захвативших пальцев. -- Кто вам дал право? Я ещё не
арестован! -- (Он хотел сказать -- обвинение ещё не доказано.)
стричь. И вспышка сопротивления, возникшая было в Иннокентии, погасла. Этот
гордый молодой дипломат, с таким независимо-небрежным видом сходивший по
трапам трансконтинентальных самолётов, с таким рассеянным сощуром смотревший
на дневное сияние сновавших вокруг него европейских столиц, -- был сейчас
голый квёлый костистый мужчина с головой, остриженной наполовину.
хлопьями, как падает снег. Он поймал рукой один клок и нежно перетёр его в
пальцах. Он ощутил, что любил себя и свою отходящую жизнь.
помнил своё решение сопротивляться, возражать, спорить, требовать прокурора,
-- но вопреки разуму его волю сковывало сладкое безразличие замерзающего на
снегу.
выстриг под мышками. Потом сам присел на корточки и тою же машинкой стал
стричь Иннокентию лобок. Это было необычно, очень щекотно. Иннокентий
невольно поёжился, парикмахер цыкнул.
остриженных нежных местах он испытывал неприятное покалывание. Проводя по
непривычной голове (с детства не помнил себя наголо остриженным), он
нащупывал странную короткую щетинку и неровности черепа, о которых не знал.
вошёл ещё новый надзиратель с мясистым фиолетовым носом. В руках он держал
большую картонную карточку.
становилось дурно от этих бессмысленных повторений.
его, положенная на край стола, упала на пол -- но это не вызвало в нём
брезгливости, и он не наклонился за нею.
разных сторон и всё время записывал свои наблюдения в карточке. По большому
вниманию к родинкам, к подробностям лица, Иннокентий понял, что записывают
его приметы.
халате. У неё было надменное грубое лицо и интеллигентные манеры.
женщина окинула его презрительным, совсем не женским взглядом и, выпячивая и
без того оттопыренную нижнюю губу, спросила:
и по-прежнему держа перед собой кальсоны.
оживясь, зачастил Иннокентий.
Вензаболевания отрицаете?
Других жалоб нет?
симпатией его встретил, потому что он не издевался над ним и не причинял
зла.
быстро.
заставить брюки держаться без помочей и без многих пуговиц. Не имея
возможности использовать опыт десятков предыдущих арестантских поколений,
Иннокентий принахмурился и решил задачу сам, -- как и миллионы его
предшественников тоже решили сами. Он догадался, откуда ему достать
"верёвочки": брюки в поясе и в ширинке надо было связать шнурками от
ботинок. (Только теперь Иннокентий досмотрелся: со шнурков его были сорваны
металлические наконечники. Он не знал, зачем ещё это. Лубянские инструкции
предполагали, что таким наконечником арестант может покончить с собой.)
взять руки назад и отвёл ещё в одну комнату. Там был уже знакомый Иннокентию
надзиратель с фиолетовым носом.
трудности, так как ботинки без шнурков и сами легко спадали (заодно,
лишённые резинок, сбивались к ступням и носки).
Фиолетовый нос подогнал Иннокентия спиной, опустил ему на макушку
передвижную планку и записал рост.