рить! Факт есть факт. Я принимаю его. Ессе Ноте!.. [79]
черту в отдельности, старался найти в нем себя...
носом - крупным, с алчными ноздрями, готовыми вдыхать и аромат роз и за-
пах навоза, с мясистыми щеками и подбородком, представительный - голова
откинута, а жирная грудь выпячена, - помесь актера, офицера, священника
и фермерадворянина...
мым, попадающим в поле его зрения, когда он обозревает публику, и в то
же время слушает, по-видимому, тех, кто стоит близко к нему, расточает
улыбки, смеется, отвечает весело, наугад, не задумываясь, то добродушно,
то льстиво, то развязно, каждому в отдельности и всем вместе... Гул,
стоящий в зале, - точно вопит орава взрослых детей, - мешает расслышать
его слова... Рокот, напоминающий гудение колокола... Бриссо - в своей
стихии...
щик, сурово взирает на этого дородного, поражающего избытком сил челове-
ка. Однако он красив! От него исходит обаяние, которому Марк невольно
поддается. Но он настороже - принюхивается. Не может определить запах.
Ждет, чтобы тот заговорил.
своего искусства. Он настраивает инструмент. И говорит спокойно, просто,
sotto voce [80]. Он знает, что для подлинного виртуоза одно из средств
успокоить бурлящий зал, - это играть piano. Иногда артист сразу выступа-
ет во всем блеске своего мастерства и начинает с мощных аккордов, но по-
дыматься ему уже некуда, и внимание публики рассеивается: непрерывный
блеск утомляет, ее. Бриссо подходит к вам, как славный малый, душа на-
распашку, вроде вас, вроде меня, как ваш старый знакомый: вы протягивае-
те ему руку, и когда он вами завладел, вот тогда... тогда вы увидите!..
слушал голос. Это был теплый, задушевный голос, вызывавший представление
о благоухающей земле Франции, о запахах родных полей. Марк узнал раска-
тистое бургундское "р", которое мать так настойчиво старалась искоренить
у него. Это была тайная нить, протянувшаяся между ними. Печать рода, за-
ложенная в строении тела, самая неизгладимая: язык. Простонародные инто-
нации, мужественные и нежные, обнимали его, как отец обнимает ребенка,
посадив себе на колени. Он был проникнут искренней благодарностью. Ему
было хорошо. Он был счастлив. От удовольствия он улыбался тому, кто го-
ворил...
слушателей, которые служили для него зеркалом его красноречия - В них он
слушал себя. Он оценивал действие своих слов, их резонанс. Быстро, на
лету схватывая эти указания, он строил в соответствии с ними свою речь,
которую обыкновенно импровизировал по заранее составленному плану, за
исключением нескольких больших кусков, своего рода каденции, напоминаю-
щих рокот оркестра в концертах... Взволнованное лицо маленького ар-
кольского барабанщика, не сводившего с него блестящих, смеющихся глаз,
было великолепным зеркалом.
речия, юноша увидел своим зорким глазом, что крылья у оратора пристав-
ные. Восторг публики, которая слушала его, затаив дыхание, заставил Мар-
ка встряхнуться и побороть волнение. Он по природе своей склонен был
обороняться от заразительных настроений толпы. Ему стало досадно, что
он, как эта толпа, позволил себе увлечься прекрасным голосом, он весь
сжался и с этой минуты стал подвергать строгой проверке все, что излета-
ло из уст оратора, и все движения своего сердца.
Он воспевал героическую миссию Франции. Это была вечная наковальня, где
выплавлялись миры, жертвенный алтарь, святое причастие народов. Катала-
унские поля, Пуатье, Марна и Верден, Петен, Байар, Манжен, Карл Мартелл,
Жоффр и Орлеанская дева... Она, неутомимая, отдает свою жизнь ради спа-
сения человечества. Принесенная в жертву двадцать раз, она двадцать раз
возрождается. Одна во всем мире, она защищает мир, защищая себя...
кольцом. Их любовь окружает Францию, как паладины окружали Карла Велико-
го. Бриссо объездил союзные страны. Он мог говорить всем о высоком бес-
корыстии братской республики со звездным флагом: ничего не требуя для
себя, она спешит на помощь, чтобы уплатить долг Лафайету и отомстить за
поруганное Право... Великодушная Англия... Неподкупная Италия... Неви-
данное со времен крестовых походов зрелище!.. Но если в эпоху крестовых
походов борьба шла за гробницу Христа, величайший крестовый поход, про-
исходящий в наши дни, рождает образ нового Христа, ломающего надгробную
плиту, которая придавила порабощенное человечество... И прочее и тому
подобное...
чудовищная империя бошей будет стерта с лица земли вместе с ней. Только
от нее, на этого вертепа, исходят все политические и социальные преступ-
ления: от ее гнусных деспотов и безнравственной массы, от ее юнкеров,
лжесоциалистов, рабовладельцев, Пикрохолов, Круппа, Гегеля, Бисмарка,
Трейчке, Вильгельма Второго. Свирепость дикого зверя, бред Сарданапала,
Ницше, который считает себя богом и лает, ползая на четвереньках. Вопли
народов и дым пожарищ. Невинная Бельгия и святая Польша. Реймс, Лувен.
черные коршуны, летающие над беззащитными городами и безнаказанно ист-
ребляющие женщин и детей... Но белые птицы Франции бросаются на хищни-
ков, разгоняют их стаи летят через Рейн, обрушивая кару на виновную на-
цию... Грядет освобождение. Народы Европы, Азии, Африки, сбросив оковы,
под благодетельным руководством свободной Франции и свободной Англии
припадут к роднику свободы. Рухнет последняя империя на континенте. Рес-
публика взмахивает крылами. Ангел Рюда, Гений, парящий над Триумфальной
аркой на площади Звезды... Сыны отечества, вперед!..
ся. Они говорят: "День мой был недолог, но богат! Он не потерян да-
ром..." Им предлагают эвакуироваться в тыл. Они протестуют: "Нет! Привя-
жите меня к колючей проволоке! Я буду живой преградой..."
этих быков!.. Пустые слова, избитые приемы, гнусная ложь!.. Он прис-
тально, с холодным презрением смотрел на оратора, а тот, обливаясь по-
том, все извергал потоки красноречия. И Бриссо бессознательно почувство-
вал, что в душе этого слушателя происходит драма. Он снова расставляет
сети и пытается поймать ускользнувшую дичь. Его смущает этот взгляд, ко-
торый судит его, он уже не смеет смотреть в эти глаза. Но продолжает во-
пить:
вертывает свои арпеджио. Но он озабочен, в какой-то клетке его мозга от-
печатлелся образ юноши; этот знакомый образ; он силится вспомнить, где
видел его, но, увлеченный течением стройного периода, не может остано-
виться, чтобы идти по следам воспоминания.
Все стоят, кричат, вызывают оратора, бросаются к эстраде, чтобы пожать
руку великому гражданину. Все раскраснелись от возбуждения, говорят,
смеются, а кое-кто и прослезился. Бриссо, счастливый, размякший, косится
в сторону упрямого слушателя:
запно уходит. Но не успевает выйти за порог, как разражается буря апло-
дисментов. Он оборачивается, презрительно ощерив рот. Смотрит на обезу-
мевший от восторга зал, на триумфатора. Выходит на улицу и в порыве отв-
ращения плюет. Он размышляет вслух. - Он дает зарок:
ми поклонниками, выхватывает, наконец. В цепи своих воспоминаний звено,
связанное с преследующим его образом. Он узнает юношу, с которым встре-
тился в автобусе.
постигло такое разочарование. Но разочарование бежало за ним по пятам...
Боже мой! Как изменился мир с утра, когда он проделывал этот самый путь!
Он не позволял себе надеяться, но какая светлая надежда окрыляла его
тогда! Какая радость, какое трепетное ожидание человека, с которым он
встретится! Он нес этому человеку такую потребность любить, восхищаться!
При первых звуках его голоса он готов был подбежать к нему, расцеловать
его... Расцеловать?.. Фу, какая гадость!.. Он отер губы, как будто они
коснулись Бриссо!
чит Францию и самого себя... Франция-это ее дело, раз она любит вранье,
раз она хочет быть одураченной!.. Но себя!.. Тут уж прощенья нет! Можно
ли опуститься ниже?.. Как он мне противен, как противен я самому себе!
Ведь я - его отпрыск, сын этой лжи, эта ложь во мне!.."
свое тело-до крови, - лишь бы отскрести эту вонючую грязь. Он не мог