все-то тебя берегут по то же... А я боюсь, держат тута нас неспроста!
Родитель, как отъезжали, был ли в добром здравии?
молвил он, - что ты мне в службу набивался... ну... корысти ради... чинов
там, боярства, когда осильнею... А ты...
наказывала, вишь, когда посылала в поход, <подружись тамо>. Ну и все такое
прочее... Да, не гожусь я, видно, в Свиблы! - устало домолвил он. - Али в
кого там ищо! Словом, не гожусь! Нынче и понял. Ты уж извиняй, княжич, на
правдивом слове! Служить могу, а услужать - нет, не выходит етого у меня!
Да и - скушно, тово!
чувств, которую разбередил в нем этот ладный молодой воин. Да не впервые
ли и слыхал Василий подобные слова? Перед ним заискивали, льстили,
взглядывали с прищуром, когда и недобро, как Свибл, а чтобы так вот...
скушно, мол, - кажись, никогда и не было. И невольно именно теперь, когда
Иван отрекался перед ним от дальних материных замыслов, Василия остро
потянуло к этому чуток неуклюжему нравному кметю. Сердцем понял, что да,
он, Василий, еще сосунок перед Иваном, хоть и будущий великий князь! И
сказать мечталось в сей миг что-нибудь взрослое, княжеское, а - не
высказывалось ничего. То хмурил брови, то улыбался он самому себе и
молчал, и только когда Иван, не высказавши более слова, срядился покинуть
горницу, вымолвил тихо вослед:
едином завязаны! - И вышел, не давая Василию больше возразить.
точно спорил с самим собою, чуя, что как раз теперь, отвергшись от
искательств служебных, прикипел ему к сердцу нравный кметь... То ворчал
про себя: <Ну и пусть! Найдутся!> Да не слагалось и то, ибо тотчас
наплывало прозрением: да найдутся ли иные такие-то?
считал давно похороненным и вспоминалось лишь так, в грустную минуту -
родная семья, родина, Русь, - вновь властно вступило в сознание и
требовало ответа: кто же он? И чего хочет? Вот, и русскую молвь начал было
позабывать! Нынче доверили десяток: заслужишь - сделают сотником! В
Тохтамышевой рати русичу выслуживаться не просто, прошли те времена, когда
наших в татарском войске было навалом. А Иван словно все это рукавом
смахнул: когда, мол, домой? Лутоня ждет... Лутоню он, почитай, и не
помнит! - отроком малым зарывал в солому, хороня от литвина... А нынче
мужик, дитями осыпан! Как там золовка еще поглядит?! Нет! Нету у него доли
в родимой земле! А Ивану того высказать так и не смог. Что не позволило?
Нынче и сам не понимал себя Васька!
Ваське. Те-то два брата, Тулун и Кучак, проворые, их и подгонять не
надобно, к всякому делу хороши. Бука ленив, но зато стрелок такой, каких
поискать: птицу на лету сбивает без промаха. Хороши и те четверо - Ахмад,
Кюлькан, Сапар и Якуб, - все из бывших Мамаевых батуров. С Голотой, беглым
русичем, верно, из рабов - пастухов, пришлось повозиться: сабли в руках
держать не умел! Только по то и не выгнал из десятка, что свой, русич.
Иначе - куда пойдет? А мальчишка, Голсан, тот только и смотрит ему в рот!
Нет, добрый десяток достался Ваське, неча Бога гневить! С Богом, кстати,
тоже не все было ясно. Добро, в Тохтамышевой орде мало смотрели на то,
какой ты веры, иначе Ваське плохо бы пришлось с его затертым медным
крестиком на груди... Лучше было не думать! Совсем не думать. Во всяком
случае, до возвращения из похода. Или уж думать, чтобы сделаться сотником,
завести две-три сотни баранов, табун коней, юрту, жену, нарожать таких же
вот черномазых парней от смуглой плосколицей татарки... А Русь? А Лутоня с
Иваном?
облака, тянули к югу гусиные караваны, и рыжая неоглядная степь
простиралась окрест, насколько хватало глаз. Армия шла на Хорезм.
редких колодцев случались драки. Воду выпивали всю, до мокрого песка. Кони
заметно спали с тела, как и воины. Овечьи стада давно отстали от войска, и
сейчас воины пили, почитай, один кумыс да жевали безвкусный сухой хурут.
Сотники подгоняли десятских, те - простых воинов: скорей миновать пески,
не то подымется ветер или, того хуже, Кара-Чулмус, вихрь, от которого
гибнут целые караваны!
кони. Васька спал в полуха, проверял сторожу: не заснула ли? Сам будил
очередных - хуже нет к утру потерять какого коня! Ругнув, для порядку,
сторожу, вновь заворачивался в конскую попону, валился на землю, раскинув
вокруг аркан, сплетенный из овечьей шерсти, от змей и ядовитых пауков.
Сухая земля еще хранила дневное тепло, медленно остывала к утру, когда уже
начинала пробирать дрожь.
Ургенч, они же потрошили сейчас отдельные поместья дехкан, разбросанные по
краю пустыни. Баловались, рубили на костры яблоневые сады, лень было
топить кизяком, объедались дынями и виноградом. Васька маялся животом. В
первые дни объелся сладкою овощью. Забедно было отдавать приказания и тут
же бежать к ближайшему дувалу, развязывая штаны. Впрочем, и многие степные
воины, не навычные к местной еде, маялись тем же. Кони вытаптывали
пшеничные поля. Коней тоже пробовали для потехи кормить виноградом.
обращая внимания на хозяев, ковры и торочили к седлам поводных коней,
забирали из ниш в толстых глиняных стенах луженую медную ковань, чаши,
узкогорлые кувшины, глиняные расписные тарели и блюда. Женщин ловили за
косы, заваливали тут же, на серо-желтую землю под шатром из виноградных
лоз. Упрямых избивали плетью. Ваське все это было внове и жутковато. Он с
острым волненьем оглядывал худых местных девок в долгой оболочине своей, в
красных рубахах и портках, дивился посуде и тому, что можно было брать что
угодно, ни за что не платя. С двумя-тремя из воинов своего десятка (по
одному все же опасались ходить) забредали на рынок захваченного селения.
Кмети хватали дыни из куч, наваленных прямо на земле, били смаху о
деревянный прилавок соседней лавки серебряных дел мастера, давно и дочиста
ограбленной еще первыми ватагами Тохтамышевских воев, дыня лопалась с
сочным хрустом. Могол (Тохтамышевы татары звали сами себя моголами)
грязной пястью выгребал середину с семечками, швырял в пыль, обливаясь
соком, выжирал сладкое нутро. Не доев, бросал прочь, ухватывая другую.
Жители скользили тенями, вжимаясь в стены. Старики с долгими белыми
бородами немо смотрели на все это непотребство из-под морщинистых век,
изредка смаргивая. Редко у кого при виде изнасилованной дочери или внучки
искажались черты недвижного, словно из твердого карагача вырезанного,
морщинистого лица, и редкие слезы падали тогда в горячую желтую пыль,
буравя в ней крохотные круглые ямки. Ни криков, ни стонов... Что они тут,
привыкли к такому, что ли? Недоумевал Васька, представляя себе такое же
вот на Руси, и тогда ему становило жутковато и так нехорошо на душе, что
еда не лезла в рот - все эти пышные пшеничные лепешки, густая наперченная
лапша, обугленное на костре мясо местных баранов... Не так же ли точно,
как они теперь, грабили их дом литвины, убившие отца и уведшие в полон его
самого с матерью?
стараясь не глядеть в беззащитные, широко открытые глаза. Девчушка не
сопротивлялась совсем, а потом долго сидела на корточках рядом с ним и
что-то лопотала, заглядывая в глаза, пока Васька, густо сбрусвянев, не
сунул ей серебряный диргем и не прогнал прочь. Она и это приняла как
должное, спрятала монету за щеку и несколько раз оглядывалась, медленно
уходя - вдруг воин передумает и позовет? Потом уж припустила бегом,
подхватив рукою долгий подол...
участь: вдруг не продаст, а возьмет хотя младшею женой - хлопотливо бегали
за водой, разводили костры, пекли в золе лепешки, что-то чинили и штопали
воинам. И все принимали грабежи и насилия как должное, словно иначе и быть
не могло! Васька не ведал, впрочем, что недавно Хорезм подчинял себе сам
Тимур и такое творится тут уже не впервые...
рабов и рабынь, пакостно встречать глаза стариков, пакостно смотреть на
иную заплаканную девчушку, на старух, не то старых женщин, с почерневшими
от горя лицами, со ртами, прикрытыми чадрой, что суетясь подбирали
разбитое и рассыпанное воинами добро или недвижно сидели на земле,
прижимая к себе малышей и немо глядя на то, что творили на их глазах
воины. И тогда поневоле думалось ему: <Вот мы пришли и уйдем, а им
доживать до нового урожая, и чем-то засеивать поля, и что-то есть, и
чем-то кормить детей...> Хотя и сам грабил, собирал добро, да и как бы
посмотрели воины на своего десятского, не стань он делать того же, что и
они! Как бы и сотник посмотрел, не получи он свою долю добычи. Армия в
походе живет грабежом. Это знали все, и все принимали это как должное. И
все армии, во всех государствах тогдашнего мира, от Китая до земли
франков, поступали так же... А пакостно было все равно!
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Акунин Борис
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна