начиная оглушительно реветь.
тем, кто разорял сейчас столицу Хорезма. - Там и золота, и серебра, всего
набрать мочно!
запихать в пояс, серебряную посуду сунуть в переметные сумы, а ковры,
лопоть, тяжелые расписные блюда - как увезти? Перекупщикам отдавали товар
почти задаром, лишь бы облегчить коней.
кускам восстанавливая события, сумел представить себе полную картину
ихнего разгрома.
неровная череда скачущих гулямов Тимура, он, собрав четверых из своего
десятка, тех, что случились рядом, засел за глиняным дувалом и начал
пускать стрелу за стрелою, надеясь на помощь сотника и не догадав, что тот
сам уже ударил в бег, и воинов его десятка, приставших к сотне, увел за
собою... Не ведал Васька и того, убил ли он кого-нибудь. Один из скачущих
вроде бы пошатнулся в седле. Его очень грамотно окружили, расстрелявши его
отряд сзади, оттуда, где был пролом в стене.
бегства, когда пытались перелезть через стену. Его самого и Голоту, двух
русичей, опутали и связали арканами, а затем тотчас развели врозь, и
Васька остался один.
налюбоваться и зубчатыми стенами, и круглыми башнями древнего города, и
желтыми минаретами в кружеве кирпичного узорочья, уходящими ввысь, в
холодную голубизну, и теремами горожан двух- и трехэтажными, кое-где
украшенными цветными изразцами и голубым, тоже узорным куполом главной
мечети... Да не до того было! Не евший с позавчерашнего дня, с пересохшею
глоткой, об одном мечтал он, как о несбыточном чуде, когда его в череде
связанных арканом пленников вели через город по пыльной, пахнущей мочой и
навозом улице, подталкивая древками копий: о едином глотке воды! Напиться!
Хоть из лужи, хоть из копытного следа. Пересохший рот горел, и когда
полоняники вышли к арыку, в котором плавали отбросы, мокла утонувшая,
полуразложившаяся овца, то, невзирая за пинки и удары, все, гуртом,
кинулись в воде, повалились ничью на землю (руки были связаны за спиной)
и, свеся головы, захлебываясь, начали лакать по-собачьи, лишь прикрывая
глаза и постанывая от боли, когда Тимуровы ратники, осатанев, лупили их по
чем поподя нагайками и древками копий. Кого-то забили в смерть, другой от
слабости долго не мог встать, и его, поспорив друг с другом, воины
оттащили прочь и прирезали, как овцу, тут же, на краю арыка, так что
густая кровь потекла прямо в воду.
крепости городской, где, отворив низенькие решетчатые, под кованой
решеткою ворота, загнали в подземелье, вглубь, где им пришлось сползать по
шесту с перекладинами в глиняную темную яму-тюрьму зиндан, куда часа через
два кинули, не разбираючи, горсть лепешек, и пленники дрались над ними
друг с другом, зверея, грызлись зубами, выдирая куски скудной пищи у
сотоварищей и рыча, как голодные псы.
грязь. Тощих, дрожащих, доставали потом по одному, определяя в добычу
воинам. Счастлив был тот, кого хозяева тут же перепродавали купцам. Иных,
вызнавая, что знатец какому ни на есть ремеслу, опять заковывали в колодки
и отводили в мастерские к огненному, кузнечному ли делу, гончарному или
иному. С полоном, видать, тут не церемонились вовсе, народу, нагнанного из
разных земель, хватало с избытком, припасы были дороже: снедного
пропитания никак не хватало на всех, и потому жизнь человечья не стоила
ровно ничего.
умеет выделывать стрелы! Теперь он сидел с пакостной цепью на ноге,
работал до одурения, чтобы к вечеру получить кусок черствой лепешки да
кувшин воды. Редко когда кинут еще кусок дыни, пыльную кисть ржавого
винограда или яблоко. Ходу - только до вонючего горшка, что раз в день
выносила за порог горбатая старуха. И спали тут же, на дерюжке, кишащей
вшами. За месяцы, что сидел тут, вкус мяса и вовсе позабыл. Усох, поредели
волосы, распухли десны, и зубы шатались во рту. Слышал, толковали в
мастерской, что будто на рыночной площади выкликают Тохтамышев полон,
освобождая за выкуп... Да до рынка дойди попробуй, когда с цепи, невзирая
на все мольбы, не спускают ни на час!
стрелы, покивает чему-то своему, на все слова только скажет: <Работай,
работай!> Даже того, худо ли, хорошо сработано, не скажет. Уйдет, остро
глянув на того-другого из склонившихся над своим рукоделием мастеров.
Рядом с рабами трудились и вольные, за плату. Те вечерами уходили домой, и
тогда прикованные цепью полоняники сползались в круг, украдом резались в
зернь. Единожды проигравшему на глазах у Васьки отрезали ухо, и тот, кого
резали, только покряхтел да залепил рану горстью пыли. Люди тут и самих-то
себя переставали жалеть! Иногда хриплыми голосами, нестройно, выли песню.
Все больше приходили на ум мысли о конце...
хозяин взошел в мастерскую с гостем, по обличью не из простых.
Мелкостеганый подбитый верблюжьей шерстью чистый халат, золотой тюбетей,
на небрежно брошенной через плечо перевязи - кинжал в узорных ножнах. С
неохотою указывая на Ваську, сказал, видно, продолжая начатую за порогом
речь: <Как же! Из Тохтамышевых ратных! Вот тот, в углу, на цепи сидит!
Мастер добрый! - домолвил с сожалением (тут только и похвалил впервые!) -
Стрелы-то великому джехангиру тоже нужны!>
Ваську за цепь, заставляя встать. Узревши светлые глаза полоняника,
вопросил:
боялся, что отведут назад, в вонючую мастерскую. Тогда - конец! Тогда
удавлюсь! - решил Васька. Но бородач в красивом халате только посмеивался,
глядя, как ковыляет Васька, отчаянно стараясь не упасть. Видал и не такое!
И ползали уже, да выставали, и добрые становились воины...
глиной, заставляя соскребать застарелую грязь вместе с насекомыми, побрили
и выпарили, переодетый в чистые порты и штопаный, но тоже чистый халат,
получивший нож и короткое копье, Васька уселся с гулямами у котла с жирной
шурпой, его аж затрясло, не чаял и ложку донести до рта. Ел обжигаясь,
плача, ел. В какой-то миг один из воинов за шиворот начал оттаскивать его
от котла. Васька рычал, рвался.
Вперед уже так не кидался на пищу.
Мясом кормили воинов да еще мастеров на тяжелых работах. Сказывали, что
Тимур, когда возводили большую мечеть в Самарканде, велел землекопам, что
рыли рвы под фундамент для стен, прямо в ямы кидать куски вареного мяса.
Как псам, прости Господи! Впрочем, сидя в давешней мастерской, Васька и
сам бы на лету ухватил подобный кусок...
таких, как он, вчерашних пленников, прочие лишены доброй добычи.
где по приказу Тимура согнанные со всего мира мастера возводили узорные
мечети, медресе, усыпальницы и дворцы, ни разу не побывал. О Тимуре,
впрочем, гулямы толковали уважительно и со страхом. Сказывали, как он
приказал в Исфагане сложить башню из живых людей, переслаивая человечьи
тела глиной, как он дважды брал Хорезм, как подчинил Хорассан и всю
Персию, как десятками тысяч гнали полон из Индии, Сеистона, Карти и
Румийской земли, как бесстрашен джехангир в бою, как казнит
взяточников-вельмож у себя в Самарканде. Так и не решил для себя Васька:
какой же он, владыка Мавераннахра и всех окрестных, на тысячи поприщ,
земель? Горы трупов и медресе, училища ихние, холмы отрубленных голов и
беседы с мудрецами, со слагателями песен, которым дозволялось даже дерзить
повелителю, как посмел Хафиз, в одной своей песне будто бы отдавший за
родинку милой Самарканд с Бухарою, главные города Тимуровы. В песне
отдавал! Сам-то явился к Тимуру в одном рваном халате своем. То-то можно и
пощадить было, такого-то казнить, велика ли корысть? - заключил для себя
Васька. А башня из живых людей, мучительно умиравших под тяжестью глины и
чужих тел, даже ночью приснилась. Будто его самого замуровали в такую:
одна голова наружу, и не крикнуть, все нутро сдавлено, воздуху не набрать
в грудь!
главной площади Ургенча казнили вора. (Гулямы как раз оттесняли толпу,
сбежавшуюся поглядеть на казнь.) Вору, раскрыв рот и запрокинув голову,
лили тузлук в глотку. Тать, вытаращивая кровавые белки глаз, судорожно
глотал, дергаясь в руках катов. Гулямы безразлично глядели, как надувается
под халатом живот жертвы.
представил себе, что это ему в глотку льют крепкий соленый раствор и там,
внутри, начинает нестерпимо жечь. Воин, к которому обратился Васька,
стоял, опершись на копье. Смачно сплюнул в пыль и процедил сквозь зубы:
второй раз украдет, ну, там уж без сала... Брюхо разъест - и с концом!
Березин Федор
Адамов Григорий
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Сапковский Анджей
Беляев Александр